уничтожить. Неделю ускользали легкие летучие отряды, ан всё только в одном 
направлении...

И вот тебе лесок. Жи-иденький лесок, чащоб в Новороссии нет. И всей махновской 
армии в том леску – пара сотен. Остатки отряда его, остатки Федьки Щуся, 
остатки Семки Каретника. Остальные – кто к себе сумел раньше ускользнуть, а 
кого побили в поле.

Патронов мало. Животы подвело. Пощады не предвидится.

Народное войско имеет перед регулярным два недостатка: неорганизованность в 
действиях – и нестойкость в передрягах. Запахло смертью, и людишки приуныли.

– А может, попробовать сдаться?

– Лучше сам стреляйся, а то больнее будет. – Поржали мрачно.

– Выход один – ждать ночи, и в темноте пробираться... може, по одному.

– Да светлы сейчас ночи, луна большая.

– А по-козацки? Через камышинки срезанные дышать – и через реку под водой. А 
там вышли, ударили – и ушли. Га?

– В зад себе воткни ту камышинку. От коней не уйдешь.

– Та в темноте же!

– Да де ты взяв те камышинки? Чи воны здесь растут? Здесь луна тильки растет, 
казали же тоби!

Подвели итог. По одному – передавят. Скрытно – заметят. Сидеть ждать – 
переморят. Прорываться – уничтожат разом.

Когда смерть накрыла – инстинктивно люди жмутся в единый организм, на миру и 
смерть красна; не для смерти жмутся, а знает естество глубинное, что единый 
кулак сильней россыпи, единое усилие может сделать чудо, неподсильное порознь. 
И смотрят в надежде по сторонам: кто голова? кто, как на стержень, общую силу 
на свою волю намотает? Потому и готовы умереть за вожака, что сила в единстве, 
а единство в подчинении сильнейшей воле.

Вожак – это хладнокровие, уверенность и презрение к смерти. Это тот, кто всегда 
знает и всегда готов. И приносят ему себя в подчинение для своего же спасения, 
и могут просить униженно: прими.

Спокойный и злой, шагал Махно взад-вперед по полянке, вдавливая высокие каблуки 
сапожек в пружинящий лесной перегной. Руки за спиной, ноздри раздуты, верный 
адъютант Сашка Лепетченко никого не допускает.

– Слухай сюда! За рекой – пулеметы: на плеск и взмах всех посекут. На холме – 
конница: в угон покрошит. На тем поле у балочки – пушки, и достанет нас 
шрапнель хоть тут где. А на дорогах разъезды должны быть, не дурны ж воны. И 
хрен ты проскочишь. А вон то – бери биноклю, давись! – снаряды подвезли, с 
подвод разгружают. И перещелкают, как мух. Окопаться нам немае чем, и коней 
всих побьют. Ну – Федька? Ну – Семка?

Матерые бойцы, злые ругательства сплевывают: «Семи смертям не бывать, одной не 
миновать».

– Гоп, кума, нэ журысь, у Махно думки завелись!

Он не смущался никогда и был уверен всегда. Он нес вокруг себя пространство 
удачи. Он стал легендой после того боя. Никакого боя быть не могло, а заведомое 
уничтожение, спланированное и подготовленное.




Рождение тачанки



Влез в бричку, поерзал на откидном сиденье, попрыгал, пробуя рессоры.

– Так. Эту – и еще вон ту. Давай «максимы» сюда, оба. Один в эту, другой в ту. 
Да не так! на сиденье станови, дулом назад... Эй – веревки! Так, приматывай 
станок к спинке; ага, и под скамейку пропусти.

– Нестор, а как ты ее к цели задом развернешь? Нам-то – вперед же надо!