опирался на шаткое, беспочвенное положение большевистско-левоэсеровской власти 
в этом районе. То было время, когда в этой местности оперировали сотни 
белогвардейских отрядов и население молчаливо стояло на их стороне. На этот 
протест лавочников сбежались красные власти. Они приказали Тихорецкому 
гарнизону оцепить эшелон артиллерийской базы и далее не пропускать до их 
особого распоряжения.

Когда эшелон был оцеплен верноподданническими войсками (которые, видно было, 
сами еще не поели своих запасов, даже не реквизированных, а просто набранных у 
различного рода торговцев), тихорецкие «революционные» власти вызвали от 
команды эшелона артиллерийской базы двух человек для выяснения во проса о 
попытке реквизировать продукты первой необходимости.

Командир Пашечников упросил меня и товарища Васильева (из юзовской анархической 
организации) пойти на вызов тихорецких властей и объясниться с ними.

Мы пошли, а власти нас арестовали и в вежливой форме заявили, что мы подлежим 
расстрелу в военном порядке.

Я сперва думал, что представитель власти шутит, и ответил ему: «Хорошо, что мы 
попадаем под расстрел в военном порядке, а не прямо к стенке»... Но вижу, с 
нами не шутят. К нам приставили двух вооруженных преглупейших казаков, которые 
без всякого стеснения, вслух говорят между собой, что на нас хорошая одежда и 
жаль только, что одна из них, моя одежда, будет мала на них.

Товарищ Васильев говорит мне: «Нужно требовать сюда председателя революционного 
комитета. Ибо может случиться, что ему доложат, что задержали из какого-то 
эшелона двух грабителей, а он ответит: «Расстрелять их». Тогда никакие протесты 
не помогут. Нас сразу же сплавят...»

Мы тут же начали требовать председателя ревкома. Но в ответ нас обвиняли в 
контрреволюции. На шум и пререкания наши со стражей приезжал какой-то 
«революционный» чинишка, накричал на нас и на стражей. Последние, чтобы 
оправдаться, избили нас прикладами. Это так вывело меня из себя, что я дал 
пощечину одному из стражей и начал кричать во весь голос: «Давайте сюда 
товарища председателя революционного комитета. Я хочу знать, что это здесь за 
хулиганье собралось и под знаменем революции проводит свои гнусные, 
контрреволюционные дела...»

Крик и ругань мою услыхали во всех комнатах революционного комитета, и многие 
представители власти выскочили к нам. Однако никто ничем нам не помог. Нам 
пришлось еще около часу скандалить, и скандалить так, что наши охранители в 
конце концов отошли от нас к двери и раскрыли ее.

Власти запротоколировали скандал. Через некоторое время нас вызвали к 
председателю революционного комитета. Этот владыка нас опросил и тоже грозил 
расстрелом, пока товарищ Васильев не заявил ему: «Вы можете расстреливать нас, 
но сперва скажите нам, кто вы такой? Кто избрал вас главой органа 
революционного единения?..»

Эти мысли товарища Васильева мною были подхвачены заявлением: «Не так давно, 
всего две недели, я оставил руководящий революционный пост по защите революции. 
Мне лично приходилось встречать многих революционеров, но я не видел у них 
такого хулиганства, как здесь у вас». Я объяснил ему, зачем нас вызвали в 
революционный комитет, что нам объявили и как обращались с нами представители 
власти и их слуги казаки, которым все еще кажется, что и революция на манер 
самодержавия держит путь через их нагайки и приклады...

Председатель, нервничая, кусал ногти. Иногда перебивал меня. Потом с 
извинениями попросил у меня документы.

Я дал ему сперва мой старый документ, свидетельствовавший о том, что я – 
председатель Гуляйпольского районного Комитета защиты революции; затем документ,
 свидетельствовавший о том, что я – начальник вольных батальонов революции 
против контрреволюции немецко-австро-венгерского юнкерства и Украинской 
Центральной рады.

Владыка наш долго держал в своих руках мои документы, а затем вдруг, поднявшись 
со стула, сказал: «Черт подери, и на самом деле меня окружают какие-то дураки. 
Вы извините, товарищи, здесь какое-то недоразумение. Я все это выясню. Вы 
свободны и идите в свой эшелон. Я о нем имею сведения: он должен без всяких 
задержек двигаться по своему маршруту».

Так, перенервничав, получив по несколько ударов прикладами, переболев душой и 
телом за четыре с лишним часа под глупым арестом, мы освободились и приехали к 
своему эшелону, который все еще находился под охраной местной власти.

Пока мы рассказывали товарищам о происшедшем, охрана эшелона была снята. Эшелон 
выталкивали из тупика на прямую линию с целью дать ему возможность двигаться 
далее.