поставленные Нахимовым корабли "Чесма" и "Владимир"  в  разгар  боя  открыли
учащенную стрельбу по французским резервам.  В  ночь  с  16  на  17  февраля
несколько левее Селенгинского и еще ближе к неприятелю (уже в трехстах всего
саженях от французов) был заложен второй редут - Волынский.
   Не довольствуясь этим, Тотлебен с неслыханной быстротой устроил еще линию
небольших укреплений, ложементов, пред обоими редутами.  Укрепившись  здесь,
Тотлебен обратил все внимание на третью часть общей поставленной им  задачи,
состоявшей в том, чтобы оградить подступы к  Малахову  кургану,  от  целости
которого зависело спасение или гибель Севастополя.
   С тех пор, в течение второй половины  февраля,  в  течение  всего  марта,
апреля, мая, главные  усилия  французов  и  англичан,  сначала  не  сумевших
помешать устройству обоих редутов и люнета, а потом оказавшихся  бессильными
повторными натисками отнять их у русских,  были  направлены  именно  на  эту
цель.  Без  Малахова  кургана  им  никогда  не  взять  Севастополя,  а  пока
Селенгинский и Волынский редуты и Камчатский люнет в руках русских,  до  тех
пор не взять союзникам никогда  Малахова  кургана.  Это  хорошо  понимали  и
английские и французские военачальники.
   Упорнейшая борьба закипела вокруг этих выдвинутых непосредственно  против
неприятеля трех укреплений. С большим трудом и потерями союзникам удалось  в
самом конце  марта  после  интенсивнейшей  бомбардировки  и  повторных  атак
ворваться в ложементы впереди пятого бастиона и редута Шварца, и после того,
как русские дважды штыками выгоняли их оттуда, они в ночь с 1  на  2  апреля
все-таки  разрушили  некоторые  ложементы  окончательно.  Но  оба  редута  и
Камчатский люнет и в апреле враг не смог одолеть, хотя снарядов у защитников
Севастополя становилось мало, пороха не  присылали,  приходилось  в  разгаре
боев думать об экономии и слабее, чем  нужно,  отстреливаться.  Да  и  людей
становилось мало: и солдаты, и  рядовое  офицерство,  и  матросы  со  своими
мичманами и лейтенантами лезли прямо в огонь, не щадя себя.
   Нахимов вынужден был в особом приказе напомнить, что нужно быть  поскупее
в трате этих трех драгоценностей: крови, пороха и  снарядов.  2  марта  1855
года, в день назначения своего  на  должность  командира  порта  и  военного
губернатора, он издал приказ по гарнизону Севастополя, где  напоминал  "всем
начальникам священную обязанность, на  них  лежащую,  именно  предварительно
озаботиться, чтобы при открытии огня с неприятельских  батарей  не  было  ни
одного лишнего человека не только в открытых местах  и  без  дела,  но  даже
прислуга у орудий и число людей для различных работ были ограничены  крайней
необходимостью. Заботливый офицер, пользуясь обстоятельствами, всегда отыщет
средства сделать экономию в  людях  и  тем  уменьшить  число  подвергающихся
опасности.  Любопытство,  свойственное   отваге,   одушевляющей   доблестный
гарнизон  Севастополя,  в  особенности  не  должно  быть  допущено  частными
начальниками... Я надеюсь, что гг.  дистанционные  и  отделенные  начальники
войск обратят полное внимание на этот предмет и разделят своих  офицеров  на
очереди, приказав свободным находиться под блиндажами и в  закрытых  местах.
При этом прошу внушить им, что жизнь каждого из них принадлежит отечеству  и
что не удальство, а только истинная храбрость приносит пользу ему  и  честь.
Пользуюсь этим случаем, чтобы еще раз повторить  запрещение  частой  пальбы.
Кроме неверности  выстрелов,  естественного  следствия  торопливости,  трата
пороха и снарядов составляет такой важный предмет,  что  никакая  храбрость,
никакая заслуга не должны оправдать офицера, допустившего ее".
   Упорная борьба из-за двух редутов и люнета продолжалась. Еще  в  середине
февраля Нахимов, считаясь  с  тем,  что  зимние  непогоды  сильно  испортили
заграждение из потопленных в сентябре пяти кораблей,  затопил  новую  партию
судов: корабли "Двенадцать апостолов", "Ростислав", "Святослав", "Гавриил" и
два фрегата - "Мидия" и "Месемврия". Проход неприятеля на  рейд  стал  снова
невозможным.
   Болезни,  холод,  русские  ядра  и  пули   косили   осаждающих.   Энергия
севастопольского  гарнизона,  выстроившего  в  самых  невероятных  условиях,
буквально под дождем ядер и штуцерных пуль, Селенгинский и Волынский  редуты
и Камчатский люнет и три месяца отбивавшего все нападения на них, посеяла  в
осаждающих чувство растерянности,  которого  еще  не  было  даже  в  тяжелом
морозном январе 1855 года. Но тут  на  помощь  неприятелю,  уже  начинавшему
иногда думать об отходе от крепости, явился дипломатический шпионаж. "В  мае
1855  года  в  Париже  отчаивались   взять   Севастополь,   уже   готовились
остановиться на крайнем решении снять осаду, когда правительство  императора
Наполеона III неожиданно, посредством таинственных откровений,  узнало,  что
Россия уже истощила свои средства, что ее армии изнемогают..."  -  именно  в
таких словах характеризует сложившуюся ситуацию один из источников.
   Эти "таинственные откровения" ничего таинственного  для  историка  теперь
уже не представляют: прусский военный атташе в Петербурге граф Мюнстер писал
в "частных письмах" своему "другу" генералу фон Герлаху в Берлин,  передавая
все, о чем в его присутствии непозволительно и безответственно выбалтывалось
при русском дворе и в аристократических салонах русской столицы, и все,  что
он добывал также и всякими иными средствами. А французский посол в  Берлине,
маркиз де Мустье, купил копии этих "дружеских" писем у выкравшего их  сыщика
и переслал их в Париж Наполеону III, как раз  когда  русские  два  редута  и
Камчатский  люнет  приводили  того  в   смущение   своей   непреоборимостью.
"Предвидели, что если неприятелю (то есть русским) удастся прочно укрепиться
на  некоторых  отдельных  пунктах,  а  именно  перед  Малаховым  курганом  и
Корниловским бастионом, то его огонь сделается неодолимым, его снаряды будут
перелетать через гавань и будут достигать до северного берега (бухты). Тогда