министру. Только подобным самообольщением можно объяснить то  равнодушие,  с
которым князь Александр Сергеевич относился в  это  время  к  мерам  обороны
Севастополя. В Петербурге недоумевали, почему Меншиков  даже  не  потрудился
устроить правильно  организованный  штаб,  чем  объяснялись  полный  хаос  в
делопроизводстве и постоянный беспорядок в управлении армией, вверенной ему.
Недоумевали, но не гнали его вон из армии, которую он губил, а только писали
ему из Петергофа ласковые, ободряющие записочки.
   Десант неприятельской армии совершился вполне для нее беспрепятственно, а
7 (20) сентября произошла битва на реке Альме. Сражение было нами проиграно,
несмотря на храбрость и стойкость войск. Потеряв совсем  без  всякой  пользы
5700  человек,  Меншиков  увел  войско  к  реке  Каче,   открыв   неприятелю
беззащитный Севастополь.
   Нахимов был в Севастополе и не участвовал в битве. Он мог только частично
облегчить положение некоторым жертвам боя, страдавшим от полного  отсутствия
медицинской и какой бы то ни было иной помощи.
   После битвы при Альме раненые оказались в отчаянном положении. Более двух
тысяч из них валялись на полу, на земле, без  всякой  медицинской  помощи  и
даже без тюфяков. Барятинский рассказал об этом  Нахимову:  "Нахимов,  вдруг
как бы вспомнив о чем-то, с радостью бросился на меня и  сказал:  "Поезжайте
сейчас в казармы 41-го экипажа (которым он долго командовал) - скажите,  что
я приказал выдать сейчас же все тюфяки, имеющиеся там  налицо  и  которые  я
велел когда-то сшить для своих матросов; их должно быть восемьсот или более,
тащите их в казармы армейским раненым".
   Нахимов, Корнилов, Тотлебен, узнав  о  печальных  результатах  битвы  при
Альме и о последовавшем за нею движении главнокомандующего  Меншикова  прочь
от Севастополя, ждали немедленного  нападения  союзников  на  беззащитный  с
северной своей стороны город. Была там выстроенная в свое  время  "тоненькая
стенка  в  три  обтесанных  кирпичика",  как  ее  ядовито  называли  моряки,
прибавляя,  что  если  эта  стенка  была  тоненькая,  то  уж  зато  стены  в
собственных домах инженеров, выстроенные на экономию от этой "стенки",  были
очень толстые.
   Укрепления Северной стороны были расположены так неумело  и  нелепо,  что
окрестные возвышенности господствовали над  некоторыми  из  них,  сводя  тем
самым их значение к нулю. Всего орудий,  предназначенных  защищать  Северную
сторону, было 198, причем сколько-нибудь крупных  было  очень  мало.  Вообще
распределение   артиллерийских   средств   в   Севастополе   было    сделано
нецелесообразно:  достаточно  сказать,  что  на  Малаховом  кургане,  центре
позиции, ключе к Севастополю, в тот момент, когда Корнилов, Нахимов, Истомин
и Тотлебен взяли в свои руки дело спасения  города,  находилось  всего  пять
орудий: все пять - среднего калибра (18-фунтовые).
   Только   совсем   неожиданная,    грубейшая,    чреватая    неисчислимыми
последствиями   ошибка   союзного   командования   предупредила   неминуемую
катастрофу.
   Утром в понедельник 10 (22) сентября, спустя два дня после  Альмы,  когда
во французской и  аглийской  армиях  многие  были  убеждены  в  неминуемости
немедленного победоносного нападения на Северную сторону, сэр Джон  Бэргойн,
английский генерал,  явился  к  главнокомандующему  английской  армии  лорду
Раглану и подал совет воздержаться  от  нападения  на  Северную  сторону,  а
двинуться к Южной стороне. Раглан сам не решил ничего, а послал  Бергойна  к
французскому главнокомандующему, маршалу Сент-Арно, в  руки  которого  таким
образом и перешла в этот момент судьба Севастополя.
   Многие французские генералы советовали  немедленно  напасть  на  Северную
сторону.  Но  тяжко  больной,  распростертый  на  кушетке   Сент-Арно   (ему
оставалось жить еще ровно семь дней), выслушав сэра Джона Бэргойна,  сказал:
"Сэр Джон прав: обойдя Севастополь и напав на него с юга, мы будем иметь все
наши средства в нашем распоряжении при посредстве гаваней, которые находятся
в этой части Крыма и которых у нас нет с этой (Северной) стороны".
   Жребий  был  брошен.   Английские,   французские,   турецкие   батальоны,
эскадроны, батареи потянулись бесконечной  лентой  от  лежавшей  перед  ними
совсем беззащитной Северной стороны к югу.
   Сами защитники Севастополя не переставали  дивиться  этой  грубой  ошибке
французского и английского верховного командования и благодарить  судьбу  за
эту совершенно нежданную, негаданную милость. "Знаете? Первая просьба моя  к
государю по окончании войны - это отпуск за  границу:  так  вот-с,  поеду  и
назову публично ослами  и  Раглана  и  Канробера",  -  так  сказал  Нахимов,
вспоминая в разговоре с генералом Красовским уже спустя несколько месяцев об
этих грозных днях, наступивших сейчас же после отступления русских войск  от
альминских позиций.
   Штурма и взятия Севастополя сейчас же после  Альмы  ожидали  буквально  с
часу на час.
   Главнокомандующий  распорядился  оставить  в  Севастополе  совсем  слабый
гарнизон (8 резервных батальонов и небольшое количество матросов), а сам  со
всей своей армией вышел из города, где пробыл три дня - с  9(21)  до  12(24)
сентября, и 13(25) пошел  к  Бельбеку.  Адмирал  Нахимов  не  одобрял  этого
движения и назвал его "игрой в жмурки".
   Итак, отброшенная от Альмы, русская армия  отступала  к  Бельбеку.  Князь
Меншиков немедленно приказал Корнилову командовать на Северной части города,
а Нахимову - на Южной. Положение казалось совсем отчаянным. Севастополь  мог
быть взят в ближайшие дни. Нахимов заявил  главнокомандующему,  что  он  без
колебаний умрет, защищая Севастополь, но вовсе не  считает  себя,  адмирала,