поотвык за шведскую кампанию, его почему-то не тянуло. Держать же путь на 
Москву и явиться пред зоркие и тревожные матушкины очи в своей тоске-печали 
вряд ли было разумно. И он рассудил, что самое доброе будет заехать 
нежданно-негаданно к своим родственникам Давыдовым в Каменку.

В великолепную давыдовскую усадьбу, расположенную в Чигиринском уезде Киевской 
губернии, Денис попал как раз на рождество Иоанна Предтечи, где по сему случаю 
шло шумное празднество: в собственной барской церкви без умолку затейливо, с 
переливами, вызванивали колокола и внушительно ухали по соседству медные 
трофейные мортиры, хоть и малые с виду, но весьма громогласные, привезенные 
когда-то в подарок своей любимой племяннице светлейшим князем Потемкиным.

Впрочем, как потом убедится Давыдов, подобные празднества устраивались в 
Каменке чуть ли не каждый день, и повод к торжеству всегда находился. И 
обширный барский дом с колоннадою и беломраморной парадною лестницею, и изящные 
просторные флигели, и уютный бильярдный домик были, как обычно, полны гостями, 
понаехавшими к радушным и хлебосольным хозяевам из близлежащих поместий, из 
Киева, из обеих столиц и даже из-за границы.

Вся эта праздная, отдыхающая публика сольется в памяти Дениса Давыдова в 
пестрый, но единый, беспрестанно движущийся и возбужденно гудящий хоровод, 
который сразу же после его приезда в Каменку легко и властно затмит собою юная, 
легкая, будто вся пронизанная насквозь знойно-медовым малороссийским солнцем, 
безрассудно-кокетливая, фривольная, изнеженная всеобщим вниманием, непостоянная,
 лукавая, ветреная, зазывно влекущая к себе почти нескрываемой неистовой 
страстью, несравненная Аглая Антоновна Давыдова, нареченная супруга еще более 
располневшего за последнее время, охваченного добродушной ленью, но по-прежнему 
склонного к философским рассуждениям и утонченно-скучным назиданиям братца 
Александра Львовича. Аглая Антоновна была истинною француженкою, дочерью 
оказавшегося в эмиграции убежденного роялиста и ярого врага Бонапарта герцога 
де Граммона, лишившегося по воле корсиканского узурпатора и большого чина при 
бурбонском дворе, и почти всего своего состояния. Впрочем, фамильные богатства 
Давыдовых были куда значительнее и, как говорится, с лихвою могли покрыть все 
утраты...

«Аглая-прелестница», как с первой же минуты по приезде назвал ее про себя Денис,
 среди многолюдного общества, собравшегося в это лето в Каменке, царила 
безраздельно.

Старая графиня Екатерина Николаевна (ей, кстати, в эту пору шел 55-й год) в 
своей невестке не чаяла души, поскольку брак сей, учитывая вялый характер и 
нерешительность сына Александра, за долгие годы самостоятельно так и не 
сумевшего подыскать для себя подходящую партию, устроен был в основном 
благодаря ее стараньям и заботам. Вполне естественно, что вся женская половина 
каменских гостей в угоду хозяйке не уставала восторгаться (конечно, далеко не 
всегда искренне) очарованием, изящностью и прочими достоинствами ее невестки — 
француженки. Мужская же половина, тоже вполне естественно, без различия 
возрастов и званий цвела сладкими улыбками, устремляя вожделенные и пылкие 
взоры на восхитительную Аглаю Антоновну, кипела затаенной ревностью и 
соперничеством и, судя по всему, была от нее без ума в полном своем составе. К 
своему удивлению, и Денис Давыдов очень скоро почувствовал, что и он среди 
прочих обожателей отнюдь не исключение.

Тем более что повод к некоторой надежде ему тут же дала сама Аглая. При 
знакомстве, когда он представлялся ей при полном параде, во всех боевых орденах,
 она радостно воскликнула:

— Боже мой, я и не знала, что у меня есть такой славный и воинственный кузен! 
Мне сказали, что вы к тому же еще и поэт. Это тем более романтично! Кстати, вам 
так к лицу и задумчивость, и суровая бледность, под которой, как я догадываюсь, 
скрываются бурные страсти. Поверьте, в этом я разбираюсь...

Денис покорно склонил перед нею голову. И Аглая с порывистой нежностью, как ему 
показалось, поцеловала снежно-белую прядь, светящуюся надо лбом в его смоляных 
кудрях.

В последующие дни Аглая Антоновна не упускала случая, чтобы выказать новому 
кузену свое Особое расположение — то зазывной, обворожительной улыбкой, то 
мимолетным ласковым словом, то будто бы случайным легким и трепетным 
прикосновением. И Денис, приехавший сюда с полным опустошением сердечным, разом,
 будто пробудившись от тягостного забытья, ощутил в своей душе и прежний огонь, 
и упоительный восторг молодости, и тревожный и сладостный хмель увлечения 
красивой и отнюдь не строгой женщиной.

Празднества в Каменке продолжались.

В одну из ночей, когда утомившееся от веселья общество, наконец разбрелось по 
своим покоям и всею усадьбой овладела зыбкая сумрачная тишина, в дверь комнаты 
Дениса на втором этаже правого от барского дома флигеля кто-то осторожно 
постучал. Думая, что это кто-нибудь из неугомонившихся гостей,