квартире и по улучшению снабжения и пополнения войск.

Настроение у Багратиона, судя по всему, поднялось, он выглядел приободрившимся 
и повеселевшим.

Вновь приняв команду над авангардом, князь Петр Иванович деятельно принялся за 
устройство вверенных ему войск. Лучшие генералы армии, уставшие от бездействия 
и безначалия, стали проситься к нему, заранее зная, что с Багратионом скучать и 
попусту мыкаться по прусской территории наверняка не придется.

Однако помышлять о каких-то серьезных действиях покуда было неимоверно сложно. 
Войска, почти напрочь лишенные припасов и фуража, бедствовали. Князь Петр 
Иванович, гневно сверкая глазами, сотрясал главную квартиру, громил интендантов 
и разного рода хозяйственников, все клятвенно божились и обещали поправить 
положение, а дело меж тем почти не менялось.

Сотнями, как-то враз стали падать истощенные до крайности лошади. Голодные 
солдаты с землистыми безразличными лицами бродили по раскисшим от грязи 
окрестным полям, ковыряя штыками и шомполами полусгнивший летошний картофель. 
Некоторые из них, окончательно ослабев, опускались прямо в истоптанную слякоть 
и более не подымались...

У Дениса Давыдова, видевшего все это, сердце кипело от бессильного негодования 
и боли. Война открывалась ему с новой и, пожалуй, с самой тягостной своей 
стороны. Крепкие, сноровистые русские парни и мужики вынуждены были вдали от 
отчего дома скитаться по чужой неприветливой земле и умирать неизвестно за что, 
самое обидное, даже не от вражеских штыков и ядер, а от изнурения, грязи, 
болезней и голода. Постигать это умом и сердцем было нестерпимо горько.

Вместе с тем в душе Давыдова, часто бывавшего но долгу службы в главной 
квартире и хорошо знавшего по лоснящимся, самодовольным и сытым лицам истинных 
виновников этих бедствий, копилась и искала выхода ярая гневная желчь к 
высокопоставленным мошенникам и казнокрадам. «Нет выражения достаточно сильного,
 чтобы описать гибельное состояние нашей армии!.. — восклицает он в эти дни. — 
Клеймо проклятия горит на всех тех, кои не хотели из своекорыстных видов печься 
о благе и довольстве тысячей храбрых, вверенных их попечению. Да будет полное 
презрение их соотечественников наградою им за их вполне преступные и 
предосудительные действия. Да послужит неумолимое правосудие к изобличению этих 
злодеев рода человеческого...»

В это время Давыдов еще верил в торжество справедливости и в непременное 
наказание виновных. Однако скоро, когда к армии прибудет государь, Денис с не 
меньшею горечью убедится, что с голов сиятельных хапуг и лихоимцев, доведших 
войска до столь ужасающего бедствия, как говорится, и волоса не падет. Те же 
самые лица, морившие солдат голодом, окружат приехавшего царя подобострастью и 
льстивым угодничеством в Бартенштейне, где разместится его походная ставка и 
куда переберется спешно главная квартира, и будут с не меньшим рвением, чем 
обворовывали казну, трудиться над организацией и устроением всевозможных 
высочайших потех и увеселений.

Беннингсена, конечно, царь не дал в обиду. Видимо, хорошо помнил, сколько он 
обязан его решимости, проявленной в злополучную мартовскую ночь в Михайловском 
замке. Было объявлено монаршее подтверждение о дальнейшем полноправном 
исполнении им полномочий главнокомандующего.

Впрочем, пребывание императора на военном театре принесло и кое-какие 
положительные плоды. Хищники-интенданты, видимо, все же страшась близости 
государя к войскам, несколько поуменьшили свои аппетиты и улучшили 
продовольствование армии. Наконец кое-чего стало доходить и до авангарда, и, 
слава богу, люди и лошади в полках перестали падать от истощения. Это уже можно 
было счесть за великое благо.

Между прочим, Александр I пребывал при армии не так уж долго. Он провел 
несколько высочайших смотров отдельным частям, в том числе и авангарду 
Багратиона, коим остался будто бы доволен. Затем подписал с большою пышностью в 
Бартенштейне новый договор с Фридрихом-Вильгельмом III, в котором клялся 
Пруссии в вечной дружбе и в готовности неукоснительно и далее отстаивать ее 
интересы (этот договор вскорости при свидании с Наполеоном будет им с 
необычайной легкостью попран), после этого, демонстративно подчеркнув, что он 
самолично не желает вмешиваться в ход кампании (из Аустерлица им кое-какие 
выводы, видимо, все-таки были сделаны!), государь со своею свитою, министрами и 
чинами двора отбыл в сторону Тильзита, где намеревался дожидаться благоприятных 
для себя известий.

Пока совершались все эти события, Наполеон времени даром не терял. Обратив 
основное свое внимание на Данциг, он добился, что 13 мая прусский генерал 
Калькрейт, оборонявший эту крепость, подписал капитуляцию. Сорокатысячный 
осадный корпус маршала Лефевра, развязав себе руки, присоединился к основным 
силам Бонапарта. Подошли резервы и из Франции. За счет пушек, взятых у 
пруссаков, Наполеон значительно укрепил огневую мощь своей артиллерии.