А. С. Пушкин

Принявшись за свои военно-исторические записки, дотошно изучив многие документы 
и свидетельства очевидцев и участников боевых действий и присовокупив к ним 
свои живые впечатления, оставшиеся в памяти, Денис Давыдов будет внимательно и 
вдумчиво анализировать события этой кампании и неоднократно с печалью и горечью 
убедится в том, насколько безответственно и бездарно в военном отношении она 
велась со стороны высшего командования и какого огромного количества 
бессмысленных, неоправданных жертв стоило это русскому народу. Впрочем, 
Беннингсена, верховодившего армией и высокомерно не желавшего даже принимать 
российского подданства, эти потери никогда особенно не интересовали. Такие 
понятия, как отечество, ратная национальная слава, были для него пустым звуком. 
Служа не России, а лишь государю, он в этой войне, как и в последующих, более 
заботился не об интересах пригревшей его державы, а о своих корыстных целях и 
выгодах. А сии выгоды, как позже убедится Давыдов, окажутся весьма немалыми, 
помимо щедрых монарших милостей и наград. Непреложные факты и документы 
подтвердят, что Беннингсен, состоя в сговоре с хищниками интендантами, где 
первые скрипки играли представители все той же «немецкой партии», беззастенчиво 
обирал истекающую кровью русскую армию и сумел составить себе за прусскую 
кампанию, продолжавшуюся немногим более полугода, баснословное по тем временам 
состояние. Об этом будет множество гневных разговоров и в войсках и в обществе, 
однако Беннингсену, продолжавшему неизменно находиться в фаворе у государя, все 
сойдет с рук. В 1812 году он еще по настоянию Александра Iзаймет должность 
начальника главного штаба и, как один из самых ярых врагов Кутузова, станет 
плести против него свои ядовитые и злобные интриги, а его распоряжение, 
сделанное втайне от светлейшего князя о перемещении корпуса Тучкова на 
Бородинском поле, чуть было не обернется непоправимой бедой...

Все свои усилия в двадцатых числах января 1807 года Наполеон направлял на то, 
чтобы, перерезав линию снабжения русской армии, отбросить ее к Кенигсбергу и в 
конце концов прижать тылом к Фриш-Гафскому заливу. Все марши и перемещения 
войск, предпринимаемые в эти дни Беннингсеном, как ни странно, лишь 
способствовали этому плану. Главнокомандующий с каким-то непонятным, слепым 
упорством и методичностью сам шел в сети, расставляемые ему Бонапартом. Армия 
же, им ведомая, устав от бесконечных спешных передвижений, смысл которых ни для 
кого не был вразумителен, начала роптать.

И Беннингсен, до сих пор избегавший серьезных столкновений с французами, 
наконец, опять же неожиданно для всех, порешил дать при Прейсиш-Эйлау 
генеральное сражение.

В историю наполеоновских войн оно войдет как одно из самых жестоких и 
кровопролитных. Для арьергарда Багратиона, прикрывавшего общее отступление 
армии, это сражение начнется почти двумя сутками ранее. С 24 декабря, столь 
памятного Денису Давыдову его первым боевым крещением, войска князя Петра 
Ивановича будут почти беспрерывно находиться в огне, сдерживая своими плечами 
значительно превосходящие силы французов, ведомые самим Наполеоном. Багратиону 
ценою большой крови придется выигрывать время, надобное русской армии для 
окончательного сосредоточения и подтягивания растянувшихся по худым, заметенным 
снегом дорогам артиллерийских батарей и парков.

В памяти Дениса Давыдова эти дни и ночи, прошитые гулом артиллерийской канонады,
 останутся то усиливающимися, то откатывающимися назад натисками неприятельской 
пехоты и конницы, крутыми контратаками наших полков, дерущихся с каким-то 
отчаянным и отрешенным спокойствием, и тяжелой, сгибающей плечи и звенящей в 
голове усталостью, поскольку ему, как и всем бывшим в арьергарде в продолжение 
четырех бесконечно долгих суток, не придется сомкнуть глаз. Останется в его 
памяти и то, как, жестоко теснимые французами, они дойдут до самого 
Прейсиш-Эйлау, как начнется яростный бой на улицах города, во время которого он 
увидит, как будут расти и громоздиться в узких теснинах между домами целые 
завалы окровавленных трупов, как мелькнет известково-белое бесстрастное лицо 
тяжело раненного Барклая, как князь Багратион перед подавляющей силой 
противника выведет наконец терпящий значительный урон арьергард за городскую 
черту и тут вдруг появится неловко восседающий на коне, негнущийся Беннингсен, 
который вместо благодарности князю Петру Ивановичу за понесенные труды, 
недовольно кривя узкие провалившиеся губы, упрекнет его в попустительстве 
неприятелю и прикажет сызнова взять только что оставленный по великой 
необходимости город. И Багратион, гневно полыхнув глазами, с мертвенно-серым от 
усталости и незаслуженной обиды лицом, сойдет с лошади и, встав со шпагою в 
руке во главе колонны, сам поведет своих испытанных гренадер и егерей к 
Прейсиш-Эйлау. И Давыдов вместе с двумя другими адъютантами Петра Ивановича — 
Офросимовым и Грабовским — тоже оставят седла и пойдут рядом с князем в 
безмолвную и страшную атаку, после которой у Дениса надо лбом в пышном смоляном 
чубе навсегда останется снежно-белая поседевшая прядь. Колонна пойдет без 
выстрела, не прибавляя шагу, на беспощадно-разящий огонь неприятеля и, вплотную 
приблизившись к французам, ударит в штыки с такою неистовой и ужасающей врага 
решительностью, что единым махом напрочь вышибет его из только что захваченного 
города.