но доверительный разговор с фельдмаршалом.

И Давыдов решился на отчаянный шаг: 16 ноября в четвертом часу пополуночи он 
пробрался в «Северную» гостиницу. Будучи наслышан о бешеном нраве старика, о 
необузданных порывах его гнева, во время которых он в действиях своих не отдает 
себе отчету, Денис страшился лишь одного — попасть к своенравному графу именно 
под такую горячую руку. Тогда пиши все пропало.

Терзаемый подобными мыслями и сомнениями, завернувшись в шинель и прислонившись 
к стене, он коротал томительно тянувшееся время неподалеку от 9-го нумера в 
тесном низкосводчатом гостиничном зябком коридоре на третьем этаже, тускло 
освещаемом едва теплившимся фонарем. Кстати, через много лет Давыдов весело 
расскажет Пушкину о своем ночном похождении к старому фельдмаршалу и о тех 
чувствах, которые его тогда обуревали. Александр Сергеевич с обычной своей 
непринужденностью и легкостью будет дотошно выспрашивать его о всех 
подробностях и деталях сего необычного визита. А потом Денис Давыдов с улыбкою 
прочитает на удивление знакомое описание столь же томительной и таинственной 
ночной сцены в его новой повести «Пиковая дама», напечатанной во второй книжке 
«Библиотеки для чтения» за 1834 год, и порадуется, что любезному Пушкину что-то 
сгодилось и из его незатейливого рассказа. Подивится и тому, что найдет здесь в 
качестве эпиграфа к одной из частей и свой шутливый разговор с сестрою бывшего 
эскадронного командира Бориса Четвертинского — Марией Антоновной Нарышкиной, 
как-то пересказанный Пушкину...

Из заветного нумера вдруг выкатился маленький старичок в белом ночном одеянье и 
весьма озабоченно и бодро зашаркал по коридору, видимо, в сторону отхожего 
места. Оказалось, что это фельдмаршал.

Граф Михаил Федорович, узнав, зачем ночной гость пожаловал, разом переменился в 
лице, весь затрясся и слабо застонал:

— Да что это за мученье! Замучили меня просьбами, спасу нет! Да кто вы таковы?

Денис снова повторил свое имя, должно быть, не расслышанное стариком в коридоре.


— Какой Давыдов?

— Сын Василия Денисовича, отставного бригадира... Полтавским легкоконным 
командовал...

— Знавал отца твоего, — смягчился фельдмаршал, — да и деда Дениса Васильевича 
помню, в приязни с ним состоял, преважный был вельможа, — и тут же перечислил 
еще с десяток родственников Давыдова, с которыми он знался либо водил 
приятельство. Потом, что-то припомнив, неожиданно спросил с весьма добродушным 
видом: — Ежели не ошибаюсь, то ты против воли должен был однажды выйти из 
гвардии. За что?

Давыдов рассказал, как было дело, и даже прочел несколько строк из сатиры «Сон»,
 где были задеты весьма сиятельные лица. Это старику фельдмаршалу даже 
понравилось, и он теперь, вроде бы окончательно оттаяв, сказал:

— Ишь ты какой хват. Поглядим, как в деле супротив французов будешь.

Поутру Каменский всем рассказывал о необычном ночном визите к нему поручика 
Давыдова, и скоро об этом похождении уже знал весь салонный Петербург. Многие 
заранее поздравляли Дениса с адъютантской должностью при главнокомандующем. 
Однако на сей счет должен еще был сказать свое слово государь...

Когда на следующий день Давыдов в час развода пробился к фельдмаршалу, тот 
отвел его в сторону и беспомощно развел руками:

— Я говорил о тебе, любезный Давыдов! Просил тебя к себе в адъютанты в 
несколько приемов, но мне отказано под предлогом, что тебе надо еще послужить 
во фронте. — Он понизил голос. — Признаюсь тебе, что по словам и по лицу 
государя я увидел невозможность выпросить тебя туда, где тебе быть хотелось. 
Более он и слышать о сем деле не пожелал. А против его воли я ничего не могу. — 
Он снова беспомощно развел руками.

У Давыдова потемнело в глазах. Ему показалось, что все его честолюбивые мечты 
относительно действующей армии теперь окончательно рухнули.

Впрочем, смелое похождение Давыдова к старому фельдмаршалу, столь известному 
своим бешеным нравом, не прошло бесследно. В свете об этом говорили с 
удивлением, похвалою и сочувствием, а имя молодого лейб-гусарского поручика, 
так горячо и страстно рвущегося навстречу военной опасности, неожиданно обрело 
в общественном мнении некий романтический ореол. Особенно у дам.

Сестра Бориса Четвертинского Мария Антоновна Нарышкина, которой, как было всем 
известно, в последнее время увлекся государь, встретив Дениса у себя вместе с