Не с тем, чтоб плакать иль крушиться,
		Но, если правды не боится,
		То чтобы басню рассказать.
		Царь жаждет слов его: философ не страшится...

Теперь же суровая царская кара уже вполне реально грозила ему самому. И басня 
как бы предваряла высочайшую расправу, перед которой Денис, как и правдивый 
философ, не думал склонять голову. Грозный царь уподоблялся ребенку, разбившему 
зеркало, в котором увидел свое некрасивое отражение, однако тот же безобразный 
лик явила ему и река, над которой он склонился, гуляя в поле, а поделать 
что-либо с рекою оказалось не в его силах.

Под пером Дениса Давыдова французская басня неожиданно обрела злободневную 
полемическую остроту и совершенно недвусмысленную российскую окраску:

		«...Монарх, стыдись! Ужели это сходство
		Прилично для тебя?..
		Я — зеркало: разбей меня,
		Река — твое потомство:
		Ты в ней найдешь еще себя».
		Монарха речь сия так сильно убедила,
		Что он велел и жизнь и волю дать...
		Постойте, виноват! — велел в Сибирь сослать,
		А то бы эта быль на басню походила.

Новая притча Дениса Давыдова с пометкою «Из Сегюра» разлетелась столь же быстро,
 как и первая, и тоже вызвала широкие толки. Друзья с улыбкою говорили, что 
басня «Река и Зеркало» упредила государя: теперь явным преследованием автора он 
только подтвердит перед обществом, что в сатирических строках Давыдова узнал 
себя. Однако тайных козней в соответствии с его двоедушием и вероломством 
ожидать надобно.

— Будь что будет. Волков бояться — басен не писать! — отшучивался Денис.

В самый канун рождества появилась его ироническая и озорная фантасмагория «Сон».


Стихотворение это Давыдов адресовал своим друзьям и приятелям, которых тут же 
весело вышучивал.

Среди них милый, обаятельный, никогда не повышавший голоса 28-летний офицер 
Преображенского полка, уже получивший широкую известность своими сатирами, 
шуточными стихами и куплетами Сергей Марин, одна из песен которого, «Барышня, 
сударышня, пожалуйте ручку», перешла уже в народ и распевалась всюду. Всем в 
гвардии было ведомо, что полковым занятиям он давно предпочел сочинительство и 
на служебные дела времени у него как-то просто не оставалось... Кстати, с 
началом военных действий Сергей Марин окажется прекрасным боевым офицером, 
станет одним из любимых сподвижников Багратиона.

Не менее громкой славой, но, пожалуй, несколько иного свойства, пользовался в 
дружеском гвардейском кружке более старший по возрасту бесшабашный гуляка, 
желчный острослов и лихой дуэлянт Алексей Данилович Копьев. Блестящий офицер 
Измайловского полка, он при Павле I был разжалован в рядовые за то, что явился 
однажды на дворцовый карнавал в «шутовском наряде», высмеивающем гатчинскую 
форму. Лишь совсем недавно ему вновь была возвращена офицерская шпага. Алексей 
Данилович тоже был склонен к сочинительству.

Беззлобно зацепил Денис Давыдов в своем стихотворении и своего приятеля Дибича, 
и даже князя Петра Ивановича Багратиона, о внушительном носе которого в свете 
ходило много шуток и анекдотов.

Зато влиятельным и сановным особам досталось, как говорится, по первое число. 
Хотя имена их и были обозначены лишь начальными да конечными буквами, все, 
конечно, тотчас узнали и старого глухого обер-шенка двора Николая 
Александровича Загряжского, и более молодого камергера Николая Петровича 
Свистунова, известных своим высокомерным чванством и скудоумием. Распознали и 
дворцового обер-гофмаршала и директора Императорских театров, веселого, 
напомаженного попрыгунчика Льва Александровича Нарышкина, промотавшего огромное 
наследственное состояние и теперь с тою же легкостью проживавшего деньги своих 
кредиторов, и по-индюшиному надутого и косящегося на всех подозрительным оком 
церемониймейстера императорского двора камергера и графа Ивана Степановича 
Лаваля.

Шум в свете разразился неимоверный. Одни хвалили Дениса за остроумие и лихость, 
другие громогласно требовали наказать озорника, осмелившегося, дескать, своим 
зубоскальством затронуть самим государем возвеличенных вельмож. У оскорбленных 
сановников тут же отыскались ревностные защитники.

И дело приняло нешуточный оборот. Влиятельные особы, уязвленные Давыдовым, не 
успокаивались. «Маленькому Денису за пересмешливую сатиру «Сон» мылили голову»,