утешение:

— Вон Бонапарт при малом росте своем уже до императоров дошагал, да и князь 
Суворов, как ты и сам видывал, отнюдь был не из великанов. Величье человеческое 
не ростом измеряется, а высотою духа и деяний его. Для русского это всегда 
связано со служением общественному благу. Помни про то. А о малорослости своей 
не кручинься, сию пустую преграду мы одолеем. Постой, — он на секунду задумался,
 — кто же из друзей моих может стать нам с тобою в этом деле пособником? 
Пожалуй, князь Четвертинский, он с Павлом Кутузовым, по-моему, в приятельстве 
состоит. Кстати, Борис — славный офицер, отставленный в свое время, как и я, 
прежним императором от Суворова. Был он при графе Александре Васильевиче в 
Кобрине среди прочих его восемнадцати любимцев, пожелавших разделить с ним 
опалу...

Александр Михайлович Каховский был человеком дела и на следующий же день 
познакомил Дениса с князем Борисом Четвертинским, статным красавцем с 
темно-русыми усами и открытым и пылким взглядом. Несмотря на разницу в возрасте 
в шесть или семь лет, они как-то на удивление быстро сошлись и подружились.

Вскоре стараньями князя Бориса и других приятелей Каховского столь заботившее 
Дениса дело было улажено. 28 сентября 1801 года он вступил эстандарт-юнкером в 
кавалергардский полк. Вид у него после облачения формы, конечно, был 
презабавный. Позднее в автобиографии он сам весело обрисует себя в сей 
знаменательный час (снова ведя речь о собственной персоне в третьем лице): 
«Наконец привязали недоросля нашего к огромному палашу, опустили его в глубокие 
ботфорты и покрыли святилище поэтического его гения мукою и треугольною шляпою.

Таким чудовищем спешит он к двоюродному брату своему А. М. Каховскому, чтобы 
порадовать его своею радостью...»

Александр Михайлович, конечно, и посмеялся от души, и порадовался. Однако тут 
же перевел разговор на тему серьезную:

— Мундир и оружие еще не делают человека военным. Ежели ты намерен служить, а 
не играть со службою, — он сделал твердый упор на этих словах, — как многие 
гвардейские петиметры, на коих ты уже, как думаю, у братца Александра Давыдова 
успел наглядеться, то надобно с первого же дня взяться за ум. Поприще, тобою 
избранное, кроме личных качеств незаурядных — хладнокровия, выдержки, смелости, 
— требует к тому же трудов неустанных и обширных знаний. Лишь тогда оно 
вознаградит тебя истинной славою, иначе же это пустая и никому не потребная 
забава. Офицеру русскому о многом надобно думать и свое представление иметь. 
Того от него и время и отечество наше требуют.

Поведя речь с Денисом о его познаниях, Каховский скоро убедился, что они весьма 
и весьма скромны и сумбурны, оказалось, что о многих, даже элементарных вещах 
он и вовсе не имеет понятия. Пристыдив младшего брата за то, что он пришел на 
службу, по сути, неучем, Александр Михайлович сам взялся за восполнение столь 
существенных пробелов в его образовании. Для этого он составил для Дениса 
специальную учебную программу, подобрал книги по самым различным отраслям 
знаний — от военной истории, фортификации и картографии до экономических теорий 
английских экономистов и российской словесности.

Добрую службу здесь сыграло и уязвленное самолюбие Дениса. Поначалу ему лишь 
хотелось доказать Александру Михайловичу, что и он, как говорится, не лыком шит 
и способен овладеть любою премудростью, однако занятия его скоро увлекли и 
сделались, к собственному удивлению, насущной потребностью. Видимо, сказалась и 
дремавшая до поры подспудно природная даровитость, живой и пытливый ум его все, 
что он читал в эту пору, схватывал буквально на лету. Каховский с радостью 
отмечал столь быстрые и несомненные успехи Дениса и все чаще и все откровеннее 
стал беседовать с ним о предметах, которые более всего волновали его самого.

Из этих доверительных разговоров с Александром Михайловичем, познанья которого 
и интересы были разносторонни, глубоки и обширны, а ум острым и критическим, он 
почерпнул для себя, пожалуй, не менее, чем из хороших и дельных книг.

Лютого цареубийства в ночь на 11 марта Каховский, несмотря на то, что 
натерпелся немало от Павла I, не одобрял, видя в нем кровавое злодеяние, однако 
считал, что русское дворянство вправе развенчать монарха, который поскупается 
интересами державы и своих подданных.

— Но ведь царь всему хозяин, всему голова, — пробовал робко возразить Денис. — 
Да к тому же говорят, что власть его от бога.

— В государстве все взаимосвязано, как и в натуре человеческой. Ежели государь 
голова, то сословие дворянское суть ноги, ибо без нас верховный правитель разом 
лишается опоры и движения. Коли умна вознесенная голова, тогда для всех благо, 
а то коли вдруг сумасбродна либо невежественна окажется, тогда что? — резко 
спрашивал он и сам же отвечал: — Ежели не видит она истинной дороги и сама 
клонится к бездне разверстой, то и ноги, споткнувшись во спасение, не ровен час 
и ее могут зашибить об камень. И возможно ли винить их за то?..