подполковника, двух капитанов и девяносто шесть рядовых. Однако в 
сокрушительной атаке Левушка не уберегся и сам: получил тяжелое ранение в грудь 
французской пулей.

«Справедливость велит мне сказать, что брат мой Лев был героем сего дела», — 
доносил после успешно завершенного боя Давыдов в главную квартиру.

Несчастье, происшедшее с Левушкой, Денис переживал всем сердцем. Все, что мог 
он сделать для него, — это немедленно отыскать лучшего хирурга из числа пленных 
французов и под своим присмотром произвести брату операцию тут же в полевых 
условиях. После того как врач, извлекший злополучную пулю, заверил, что жизнь 
Левушки вне опасности, Денис 15 ноября поутру отправил брата вместе с другими 
ранеными в Шклов, дав в сопровождение вооруженный казачий конвой. Однако душа 
Дениса оставалась неспокойной. Он писал по этому печальному поводу: «Грустно 
мне было расставаться с страждующим братом моим и отпускать его в край, 
разоренный и обитаемый поляками, чуждыми сожаления ко всякому, кто носит имя 
русское! К тому же, если б урядник Крючков не ссудил меня заимообразно 
двадцатью пятью червонными, я принужден был бы отказать брату и в денежном 
пособии, ибо казна моя и Храповицкого никогда не превышала двух червонных во 
все время наших разбоев: вся добыча делилась между нижними чинами...»

На следующий день, 16 ноября, Давыдов, по его собственным словам, узнал о 
событиях, разыгравшихся на Березине. По милости любимца Александра I, 
самовлюбленного англомана адмирала Чичагова, Наполеону буквально чудом удалось 
вырваться с остатками своих войск из жесткого сплошного кольца, уготованного 
французам Кутузовым, которое неутомимо и угрожающе сжималось. И тут Бонапарт 
незадачливого сухопутного флотоводца обвел вокруг пальца, как мальчика. Проведя 
ложную демонстрацию, он внушил Чичагову мысль, что собирается переправляться 
через Березину ниже Борисова, а сам днем и ночью возводил два моста у Студенки. 
Адмирал, клюнувший на обман Наполеона, отвел свои войска южнее и открыл тем 
самым выход французскому императору из кольца, чем тот и не замедлил 
воспользоваться.

После Березины отступление Наполеона превратилось в подлинное бегство. 
Окончательно бросив на произвол судьбы обломки своей «Великой армии», в дормезе,
 поставленном на санные полозья, под чужим именем[38 - Наполеон бежал из России 
под именем герцога Винченцкого, то бишь А. Коленкура.] французский император в 
сопровождении лишь нескольких приближенных и малого конвоя, налегке, спалив 
предварительно бумаги собственной государственной канцелярии и уничтожив даже 
личное столовое серебро («Я лучше буду до конца кампании есть руками, чем 
оставлю русским хоть одну вилку с моей монограммой!» — злобно воскликнул он, по 
свидетельству очевидцев), безостановочно помчался к Вильне, чтобы через нее 
вырваться наконец за пределы России.

В эти дни поисковая партия Давыдова почти без отдыху следовала за бегущею 
неприятельской армией, таявшей под напором наших войск на глазах.

30 ноября в Новых Троках Денис узнал добрую весть, что за три дня перед этим 
отряд его боевого товарища Александра Никитича Сеславина, получившего к этой 
поре полковничий чин, первым достиг Вильны и с бою овладел городом.

Здесь же, в Новый Троках, к Давыдову из главной квартиры примчался нарочный с 
приглашением от светлейшего срочно прибыть к нему в Вильну, куда он только что 
соизволил въехать.

Проделав немалый путь по заледенелой дороге в легких раскатистых санках, Денис 
1 декабря примчался в Вильну и тотчас же направился к светлейшему. «Какая 
перемена в главной квартире! — писал он об этом памятном посещении. — Вместо, 
как прежде, разоренной деревушки и курной избы, окруженной одними караульными...
 я увидел улицу и двор, затопленные великолепными каретами, колясками и санями. 
Толпы польских вельмож в губернских русских мундирах, с пресмыкательными 
телодвижениями».

На этот раз Давыдов для встречи с Кутузовым приоделся. Свой крестьянский армяк 
ему пришлось оставить. В залу главной квартиры он явился теперь в черном 
кавказском чекмене, в красных шароварах и с черкесскою шашкою на бедре, при той 
же своей округлой смоляной курчавящейся бороде. Среди облитых золотом генералов 
и красиво убранных и гладко выбритых офицеров вид у него, без сомнения, был 
весьма примечательный. Ждал он не более двух минут. Едва Кутузову донесли о его 
приезде, как светлейший принял его без промедления, несмотря на тьму 
всевозможных просителей в приемной.

Фельдмаршал был бодр и свеж, при всех регалиях, с Георгиевской лентой через 
плечо. Завидя Давыдова, тут же вышел навстречу.

— Здравствуй, здравствуй, голубчик, рад тебя видеть вновь во здравии. Я тебе 
тут дельце одно припас, весьма важное и к тому же деликатное. Как раз для твоей 
удалой головы и хитрости твоей, которой тебя господь тоже не обидел...

Далее, подведя Давыдова к распластанной на одном из боковых столов карте,