невозвратимую пору - где там мы с тобой. Катя, пани-коханка? 

Самсонов спрятал письмо в карман, подошел к окну. Близился вечер, в 
бледно-голубом небе летали стрижи. Он посмотрел на костел, к которому шли 
несколько женщин, и, обращаясь к жене, подумал: "Поддержи меня!" Потом он 
вызвал Бабкова и справился о телеграммах. Но Жилинский молчал. 

Только поздно вечером, в десять часов, Самсонов приказал позвонить в Белосток. 
К аппарату подошел Орановский. 

- Вы получили нашу телеграмму, Владимир Александрович? - спросил командующий. 

- Получили, Александр Васильевич. Но обстановка усложняется... 

- Повторяю нашу обстановку. Неприятель силою три дивизии после боя с 
пятнадцатым корпусом и обхода его тринадцатым отошел в направлении на Остероде. 
Для выполнения директивы можно, оставив заслон против него, двигаться в 
направлении Алленштейн и Зеебург, но тогда нельзя будет преследовать 
отступивший неприятельский корпус, почему прошу испросить указания 
главнокомандующего, могу ли отступить от директивы. К этому добавляю, что 
корпусные командиры указывают на большое утомление и недостаток в хлебе и соли. 


- Александр Васильевич! Мы не возражаем, если вы отступите от директивы. Приказ 
получите позднее... Высылаем вам сводку. Первая армия потеряла соприкосновение 
с противником. Вы меня поняли? 

- Понял, Владимир Александрович. Благодарю. 

- До свидания. 

Сообщенная Орановским новость была тревожной, а может, даже и катастрофической. 
Исчезнувшие германцы могли оказаться в любом месте Восточной Пруссии в течение 
нескольких часов; не исключено, что они уже перебазировались по своим железным 
дорогам. И что Самсонов в таком случае мог сделать? 

Александр Васильевич снова собрал штаб и с горечью поведал новость. После этого 
дремлющая штабная машина ожила: решено было переезжать в Нейденбург ближе к 
войскам, немедленно направить стрелковую бригаду из Новогергиевской крепости на 
укрепление левого фланга, а также из Млавы третью гвардейскую дивизию и тяжелый 
дивизион. 

Сделав все это, составив соответствующие приказы и телеграммы, штабные чины не 
испытывали удовлетворения. При помаргивающем электрическом свете лица у всех 
казались одинаково старыми. Постовский с брезгливой гримасой смотрел в окно, 
где на полоске света между неплотно задернутых штор сердито билась толстая 
ночная бабочка. Полковник Лебедев поправил штору, все стихло. 

- Ваше превосходительство! - сказал полковник Вялов. - Разрешите быть до конца 
откровенным? 

- Слушаю вас. 

- Считаю своим долгом... У нас связаны руки: мы не можем распоряжаться своими 
фланговыми корпусами. Почему нам приказывают выделить шестой корпус к 
Пассенгейму? Нам говорят: для прикрытия правого фланга? Вот здесь?! - Вялов 
провел карандашом над линией озер. - Здесь достаточно и одной бригады - как 
реплики против конницы. А выдвигать целый корпус - стратегический нонсенс! 
Преступно расходовать наши ограниченные силы для второстепенной пассивной 
задачи! 

Вялов был прав, но излишне горячий тон его и резкость формулировок вызывали 
чувство противодействия. 

- Давайте сохранять корректность, - заметил Постовский. 

Недопустимо в подобных выражениях отзываться о распоряжениях начальства. 

- Извините, ваше превосходительство, мою несдержанность, - ответил Вялов. - Но 
нам платить за разбитые горшки. Я полагаю, надо просить штаб фронта 
распоряжение о шестом корпусе отменить. 

И еще - разрешить нам первый корпус двинуть дальше Сольдау. Пока не поздно! 

- Первый корпус можно стронуть только с разрешения Верховного, - сказал 
Самсонов - Но вы правы, полковник. Надо действовать, а потом... - Он улыбнулся. 
- А потом пусть судит великий государь и военная коллегия... Петр Иванович, - 
обратился он к Постовскому, - свяжитесь по прямому проводу с Белостоком. 
Доложите наши предложения.