- Петр Иванович! - сказал Самосонов. 

- Да, Александр Васильевич! - ответил Постовский непримиримо. 

- Этот максимализм - неуместен. Мы с вами прекрасно знаем, на что может 
согласиться Яков Григорьевич. Мы и так просили у него все, на что он мог 
согласиться. 

- Стратегия выше нашего почтения к главнокомандующему, - невозмутимо произнес 
Вялов. - А там, как записано в Петровском военном артикуле, пусть меня судит 
великий государь и военная коллегия... Посмотрите, как идут корпуса? Вся линия 
фронта принимает форму выпуклой дуги, и нам предлагается наступать центральными 
корпусами еще дальше на север и северо-запад. А фланги? Первый корпус стоит на 
месте, нам не разрешено двигать его дальше Сольдау. Справа, шестой, отстает от 
тринадцатого, тринадцатый начинает висеть правым флангом в воздухе... Считаю, 
нельзя согласиться с телеграммой главнокомандующего. Надо доложить ему наши 
соображения. 

Постовский отвернулся от Вялова, посмотрел на Самсонова, словно говоря: "Что он 
плетет? Разве мы не обращались?" 

- Да, доложить наши соображения, - задумчиво вымолвил Александр Васильевич. 
Может быть, и вправду надо поехать в Белосток и объяснить Якову Григорьевичу? 
Не исключено, что он поймет. 

- Ехать к Жилинскому оспаривать его директиву? - воскликнул Постовский. - Это 
безумие! Я знаю главнокомандующего, да и вы, Александр Васильевич, знаете... 
Что будут говорить о нашем штабе? Это позор! Лучше сразу в отставку... 

- Да, полной ясности о силах немцев у нас нет, - сказал Самсонов. - Мы во 
многом вращаемся вокруг общих фраз и предчувствий. Придется принимать 
направление на Зенбург - Алленштейн... 

- И послать в Белосток генерал-квартирмейстера! - подхватил Постовский с 
облегчением, так как спихивал всю ответственность на штаб фронта и отчасти на 
Филимонова. 

- Согласен! - решительно произнес Самсонов и, обращаясь к Филимонову, который 
молча, с обычной злой напряженностью в лице слушал опоры. - Николай Григорьевич,
 потрудитесь сегодня же подготовить записку и выехать. 

После этого всем стало ясно - командующий уступил начальнику штаба. 

Лебедев и Вялов поглядели друг на друга, отвели взгляды, как будто сказали, что 
отныне иллюзий нет. 

Александр Васильевич поблагодарил офицеров, чувствуя перед ними вину. Сейчас он 
подпишет ошибочную директиву, и тысячи солдат пойдут дальше, веря в 
отцов-командиров и твердя молитву об отечестве. А потом? 

* * * 

Генерал-квартирмейстер Филимонов прибыл в штаб фронта ранним утром. Его принял 
рослый дежурный офицер. Жилинский и Орановский еще спали. 

Дежурный офицер был свеж, выбрит, пах цветочным одеколоном Брокара. 
Сорокавосьмилетнему Филимонову было неприятно с ним разговаривать, глядя снизу 
вверх. Он потребовал доложить о себе генерал-майору Леонтьеву, 
генерал-квартирмейстеру штаба фронта. 

- Безотлагательно! - решительно произнес Филимонов. 

Против опасений Жилинский принял его скоро. Может быть, и не спал старик, и 
дежурный просто врал. 

Зато Орановский и Леонтьев, сцепив зубы, боролись с зевотой. Допоздна, что ли, 
сочиняли свои нелепые директивы? 

Жилинский читал без очков, самсоновское письмо держал далеко от глаз. Его 
бледно-серое лицо было каменно-спокойно, нижняя губа чуть оттопырена, темнела 
темная бородавка на гладко выбритом сильном подбородке. 

- Вы там забываетесь! - вдруг, не поднимая глаз, скрипучим голосом сказал 
главнокомандующий. - Вам же ясно говорится - перед вами совсем мало германских 
войск. Чего вы испугались? Откуда у генерала Самсонова такая осторожность? 

Филимонов похолодел от злости, но молчал. 

- Армия уже непростительно отстала! - продолжал Жилинский. - Генерал