отдельного человека на второй план. В том числе и ее страдания. 

Екатерину Александровну просили прислать книги для читален, ноты для оркестров, 
пьесы для драматических кружков, учебники для школ /были в лагерях и подростки/,
 и хотя не везде были школы и оркестры, зато везде были комитеты взаимопомощи, 
и они отвергали важную жизненную опору, без которой Екатерина Александровна не 
мыслила человеческое существование. Им не нужно было геройство, они его 
презирали. 

Еще в первом лагере комендант сказал, что главное уже сделано немецкими руками: 
немцы заставили пленных думать и заботиться о себе; это всегда было свойственно 
Германии по отношению к России. 

Екатерина Александровна возразила, приведя для примера успехи в Средней Азии, 
где обаяние русского имени творило добро. 

За комитетами взаимопомощи стояла традиция новгородского веча и крестьянской 
общины, не чуждая Екатерине Александровне, ибо она выросла в Акимовке, бок о 
бок с крестьянским миром, но все-таки неглавная, негосударственная. А сейчас 
взаимопомощь заменяла им родину! Они сами произвели свою простонародную 
государственность. 

В солдатских лагерях Екатерина Александровна узнала, что случилось с армией 
мужа, узнала о маршах по песчаным дорогам, последних сухарях, "чемоданах", боях 
в окружении. Только об Александре Васильевиче - ничего не узнала. 

Она хотела поехать в крепость Кенигштейн, где содержался генерал Клюев. 

Хениус сказал ей, что найдена могила Самсонова, возле Вилленберга, близ 
какой-то фермы, и что лучше поехать туда. А Кенигштейн - не по пути, далеко. 

Она видела будто наяву - ночной лес, перекопанные, заваленные деревьями дороги 
и лезущих, как муравьи, солдат, вытаскивающих на руках пушки; ночную тьму 
резали прожектора, били пулеметы, но муравьи лезли, лезли, в штыки, из 
последних сил, две ночи не спали, три ночи не ели... 

Датчане сказали о Клюеве, что нельзя его осуждать за сдачу в плен, потому что 
даже рыцари в безнадежных случаях ломали шпаги и отдавали их неприятелю. 

- А ее муж застрелился! - гневно возразила Казем-Бек. 

- Разве он этим принес пользу своей стране? - спросил Хениус. - Вы, русские, 
порой бесчувственны к смерти. 

- Вы плохо знаете русских! - сказала Казем-Бек. 

- Я много лет жил у вас, - возразил Хениус. - Я уважаю Россию, но есть вещи 
непонятные... 

- Тогда не судите о них! - заключила Казем-Бек. - Теперь Клюев с его рыцарством 
навеки опозорил себя, а генерал Самсонов умер героем. 

За прахом Самсонова поехала одна Екатерина Александровна в сопровождении 
пожилого немецкого майора, сухого службиста с огромной старинной саблей. 
Оржеховская и Казем-Бек обследовали большой недавно выстроенный лагерь в 
Прейсиш-Голланде, и благословили ее. 

Она проехала через Дейч-Эйлау, Монтово, Сольдау, Нейденбург, Мушакен, видела 
удлиненные, еще не разобранные платформы, предназначенные для выгрузки пехоты 
из вагонов, видела сломанные перила и стены вокзалов посеченные щербинами; 
разговаривала с лютеранским пастором, поведавшим ей, что он был в Нейденбурге в 
те страшные дни и знает, что один немец бросил камнем в казака и был застрелен, 
но это был единственные немец, который погиб при русских; майор спорил с 
пастором, говорил о жестокости русских, но священник отвечал, что берлинские 
газеты врали... Майор хотел втянуть Екатерину Александровну в спор о немцах и 
русских, но она не захотела и, сложив руки на коленях, опустила повязанную 
серой сестринской косынкой голову. 

- Вы русская? - спросил с сочувствием пастор. 

Она не ответила. 

- Мы едем выкапывать тело ее мужа, - сказал майор. - Генерал Самсонов. Возможно,
 слышали? 

- Нет, не слышал, - вздохнул пастор, выражая сочувствие вдове убитого. - Вы 
повезете его на родину, госпожа? 

- Да, на родину, - вымолвила Екатерина Александровна. - У него есть родина, 
есть дети. Он вернется к себе.