Во сне к нему приходят погибшие. Или же он забывается тяжелым натруженным сном. 


Он не был жестоким, не любил, когда исстрадавшиеся душой офицеры, те, у кого 
убили, сожгли, изнасиловали, распяли близких, вели личный счет убитым врагам, 
делая на винтовочных прикладах зарубки. 

Через полтора месяца добровольцы взяли Екатеринодар. 

Второй Кубанский тоже стал историей, и новые мертвые легли в землю. 

В Екатеринодаре добровольцы с ужасом узнали, что могилы Корнилова и Неженцева 
были разрыты, тела подвергнуты глумлению и потом сожжены. Это небывалое 
обращение с павшими было одной из черт большевистской вольницы, поставившей 
себя не только за трещину, расколовшую народ, но и за грань христианской морали.
 Осквернялись могилы, испражнялись в церквах, стреляли в иконы, - стиралась 
память, отрезалась возможность вернуться к человеческим законам. 

Вот как расправлялись с тремястами офицерами, содержащимися в трюме крейсера 
"Румыния" в Евпатории. 

Смертников вызывали к люку. Вызванный поднимался наверх и шел к месту казни 
через строй матросов, которые срывали с него одежду и били. Затем офицера 
валили на палубу, скручивали ноги и руки и начинали медленно отрезать у живого 
человека уши, нос, губы, половой орган, руки. На залитых кровью досках лежал 
извивающийся обрубок с оскаленным кровавым куском мяса вместо лица. Только 
после этих мучений офицера сбрасывали в море, и он тонул, избавляясь от 
страданий. 

Один из сподвижников Кутепова рассказал такой случай: "Однажды мы выбили 
большевиков из какого-то села Ставропольской губернии и разошлись по хатам. Я 
был вместе со своим большим другом, еще с Великой войны. Большевики совершенно 
неожиданно перешли в контратаку и застали нас врасплох. Кто в чем был, выскочил 
на улицу и помчался за околицу. Я тоже... Пока пришли в себя, пока подобрали 
все, прошло немало часов... Подхожу я к своей хате, а около нее лежит мой друг, 
раздетый догола, весь в крови... Глаза выколоты, все тело обезображено... Я как 
увидел это, так и пошел без оглядки. Иду и иду... Смотрю, а я уже в степи, в 
пшенице... Огляделся и вдруг вижу невдалеке небольшой шалаш, а около него две 
винтовки. Сторожевое охранение красных, а я с голыми руками... Заклокотало во 
мне, на весь полк полез бы... Подскочил я к винтовкам, схватил одну и заглянул 
в шалаш, а там сидят два красногвардейца. 

- Ну-ка, товарищи, - сказал я, - прислонитесь друг к другу головами. И одним 
выстрелом обоих наповал... Отлегло от сердца". 

Сколько еще будет крови, жестокости, отмщения. Пленных не брали. Это потом обе 
стороны будут обращать их в свою веру, во всяком случае использовать на фронте. 
Но тогда - некуда было брать. Расстреливали после каждого боя. 

После одного из боев взяли в плен красных курсантов. Вывели на расстрел и 
поставили в ряд. Они не просили о пощаде, но попросили дать выкурить по 
последней папиросе. Им разрешили. Они выкурили. 

- Теперь дозвольте нам спеть. 

- Пойте. 

Курсанты запели "Интернационал". 

Офицеры, криво улыбаясь, слушали. Вроде бы пели русские люди. И мужественные, 
не пригибались. Волосы шевелились от их песни. 

Им дали допеть, и стукнул залп, унося неприятное чувство. 

Еще попадались среди красной стихии вот такие кристаллы и заставляли 
задумываться о будущем народа и страны. Нельзя было воевать только из мщения и 
ненависти. Нельзя было малым числом победить человеческое море. 

Вскоре среди белых даже зародится какая-то странная гордость за русских 
большевиков. Их ненавидели, их расстреливали, но - были за то, чтобы Москва, 
хоть и красная, диктовала свою волю немцам и союзникам. В этом чувстве была 
самоубийственная мысль: ту силу добровольцы не смогут одолеть. 

После взятия Екатеринодара прошло несколько дней, и был занят Новороссийск. 
Кутепова назначили Черноморским военным губернатором. 

На что надеялся Деникин, выбирая на эту должность полковника, а не гражданского 
чиновника? Видимо, просто хотел иметь надежного человека и доверился житейской 
сметке Кутепова.