|
Но вот полковник махнул барабанщику рукой. Застучал барабан.
Полк стал в ружье.
- Ребята, скидывай башмаки и мундиры - пойдем вброд! - сказал Суворов.
Мушкатеры стали быстро раздеваться. Полковник ходил вдоль рядов.
- Ишь, какие у тебя портянки грязные. Почему не выстираешь? - журил он
молодого мушкатера.
Парень стоял красный от стыда, поджимал ноги, не зная, куда девать их.
- Ноги сейчас отмоешь, а как придем в лагерь - выстирать портянки!
- А у тебя почему пятки стерты? Должно, в сапогах спишь? Ленишься
сбросить? - накинулся он на другого.
- Что, брат Ворон, тяжело у нас ученье? - спросил Суворов, подходя к
Воронову,
- Никак нет! - бойко ответил Воронов.
Он был удивлен и обрадован, чти полковник до сих пор помнит его.
- Тяжело в ученье - легко в походе! - сказал Суворов, проходя.
- Патронную сумку привяжи к шее! Вот так. Береги патрон. Замочишь,
помилуй бог! - учил он кого-то в соседнем капральстве.
Наконец все были готовы. Полковник сел на своего жеребца.
- За мной, ребятушки! - сказал Суворов и стал спускаться с берега.
Солдаты, подняв над головами ружья, входили в реку. Поеживались от
холодной воды, перекидывались словами.
- Ого-го!.. Студеная...
- Под этим бережком ключи.
- Гляди, Гришка, натруску свою не замочи, - шутил кто-то.
- Вот бы с бреденьком походить...
- Полу макаешь, держи выше!
- Коли глубоко, снесет: горазд быстрая.
- Тут мелко не будет. Кабы мелко, она сейчас бы объявилась, а то гляди...
Вот уже вода - выше пояса. Правые руки солдат стараются вцепиться в
соседскую рубашку, а в левых высоко качаются ружья. Все сразу стали однорукими.
Над рекой видны только треуголки, сумки, ружья.
Белые, незагорелые руки покачивались, точно плыли в воздухе, медленно
подавались вперед.
- Вот так глубоко!
- Ротный наш, Михаило Илларионыч, поплыл.
- Гляди, чтоб и тебе не пришлось!
- Чего тянешь? Не тяни зря!
- Держись!
Небольшой мушкатер, шедший рядом с Вороновым, вдруг по уши нырнул в воду.
Воронов схватил его за руку.
- Не сдерзался, дяденька, - виновато прошепелявил он,-в ямину попал!
Стало мельче. Передние уже выбирались на берег. Проворно одевались
командир полка сам делал все быстро и того же требовал от солдат.
Из-за дальнего болотца показалось солнце,
- Станови-ись!
Все стали по местам. После бессонной ночи холодное купанье приятно
освежало, бодрило. Но у многих посинели от холода губы, людей пробирала легкая
дрожь.
- Ребята, видите - монастырь? - указал Суворов на белевшие стены. До них
было не более ружейного выстрела. - А ну-ка, погреемся! Взять штурмом
монастырь! На стены! Ура!
Мушкатеры охотно побежали на штурм. Подбежав к монастырю, они, затарахтев
ружьями, полезли на его высокие стены. Передние солдаты подставляли спины,
задние шеренги полезли наверх, подсаживая друг друга.
В монастыре поднялся переполох. Сонная братия, нечесаная и немытая,
показывалась из окон и дверей. Сам игумен, здоровенный мужик, выскочил на
крыльцо в одних портах.
- Что творите? Чего беснуетесь? Куда вы прете, оглашенные? - кричал он
пропитым басом.
В воротах показался буланый жеребец Суворова.
- Не шумите, отче преподобный! Это экзерциция,- спокойно сказал Суворов,
подъезжая к выстраивающимся ротам.
- У добрых людей экзерциция - в поле, а у вас - во святей обители! Ровно
басурманы. Я жаловаться в Синод буду! - выходил из себя игумен.
- Смирно! - крикнул полковник Суворов, не обращая внимания на игумена. -
Хорошо взяли крепость. Молодцы, ребята!
- Рады стараться! - грохнуло в ответ.
И суздальцы с барабанным боем и песнями пошли из завоеванного монастыря.
IV
Уже шестой день под Красным Селом стояли лагерем три дивизии.
Императрица Екатерина II приказала вступить 15 июня 1765 года в лагерь
при Красном Селе войскам генерал-фельдмаршала Бутурлина,
2-й дивизии Голицына и 3-й Финляндской дивизии Панина. Тридцать тысяч
человек конницы и пехоты лейб-гвардии и полевых полков расположились в палатках
у Красного Села.
В первые дни войска занимались ружейной экзерцицией и усердно готовились
не столько к бою, сколько к высочайшему смотру: чистились сами, чистили оружие,
белили амуницию.
В полках все начальство, начиная от полковника и кончая капралом, ходило
злое-презлое: каждый хотел, чтобы его час
|
|