Когда дым рассеялся, на «Капитание» не оказалось ни одной мачты. Корабль от 
бака до юта представлял причудливое нагромождение бревен, досок, рваных парусов 
и снастей. Но в нижнем деке блеснул огонь, и «Рождество Христово» потряс удар.

— Подлец — угодил в нашу фок-мачту! — сказал встревоженный Данилов.

— Стоит?

— Еще держится.

— Выкурить их брандскугелями! — крикнул взбешенный Ушаков.

Артиллеристы не заставили себя ждать. Еще минута — и из нижнего дека 
«Капитание» повалил густой дым и послышались крики турок.

«Рождество Христово» успело поворотить и стало бортом против изукрашенного 
разными цветами и плодами носа турецкого корабля: Ушаков приготовился дать еще 
один залп. Он был бы для «Капитание» смертельным, потому что корабль и так уже 
заливало водой.

Но тут наверх изо всех люков повылезли галионджи и абабы[62 - Абаб — вольный 
матрос (турецк.).]. Пробираясь сквозь обломки мачт и рей, как через бурелом, 
давя друг друга, появились сотни турок. Они кинулись к бортам, крича: «Аман! 
Аман!»

А черный густой дым все больше выбивался из портов.

Сухое дерево, смола и краска горели с шумом, ярко и весело.

Ушаков велел прекратить бой. По морю прокатилась бодрая дробь барабана.

Адмирал приказал спустить вооруженные шлюпки, чтобы снять пашу, а самим отойти 
подальше: пожар на «Капитание» быстро распространялся, и можно было ждать 
взрыва крюйт-камеры[63 - Крюйт-камера — пороховой погреб.].

Шлюпки подошли к «Капитание». К трапу с диким ревом бросились толпы народа. 
Турки толкали друг друга, дрались. Личная охрана трехбунчужного паши Саит-бея с 
трудом саблями и ятаганами пробила дорогу к трапу Саит-бею и капитану корабля 
Магмет-Мустафе-аге. С ними в шлюпку успели сесть семнадцать разных чиновников и 
шут турецкого адмирала!

Остальным русским шлюпкам пришлось отойти назад. Пристать к «Капитание» было бы 
трудно, потому что усилился ветер, а из нижнего дека било пламя. Кроме того, их 
потопила бы масса обезумевших людей, которые и так уже начали бросаться с 
горящего корабля в море.

Ушаков велел перекрепить паруса потуже, чтобы в них не могла завалиться искра, 
и обливать их водой.

Он с минуты на минуту ждал взрыва турецкого корабля.

Матросы на руках внесли на шкафут трехбунчужного пашу.

Саит-бей, глубокий старик, жевал сухими губами и растерянно повторял:

— Яваш[64 - Яваш — потише (турецк.).]! Яваш!

Бомбардир Власьич ответил с улыбкой:

— Знаем, ваше превосходительство, что ты, брат, теперь наш! Никуда не денешься. 
Васька, держи его, сукина сына, покрепче: ерзает, старый черт! — обернулся он к 
Легостаеву, несшему с ним пашу.

И тут раздался страшный взрыв. Все кругом заволокло дымом. Сверху на корабль 
посыпались головешки, доски, куски канатов, а потом послышался плеск — и все 
смолкло: это взлетел на воздух и затонул 74-пушечный «Капитание».

Ушаков встретил Саит-бея на шканцах. Престарелый турецкий адмирал подошел и, 
глядя исподлобья, как затравленный зверь, приложил руки ко лбу.

— Это его превосходительство адмирал Ушаков! — сказал ему по-турецки переводчик.


— Ушак-паша! — повторил с почтением Саит-бей, пристально глядя на знаменитого 
русского адмирала.

И еще раз низко склонился, приложив руку к своим сединам.