Было безветренно, но все встречные с испугом шарахались в сторону.

Телега направилась в степь, где сжигали всех умерших от чумы.

— Сбрось сундучок здесь! — приказал Ушаков, когда отъехали с полверсты.

Казак удивленно и недовольно глянул на капитана, но перечить не стал.

Сундучок сбросили с телеги.

— Ну-ка, молодцы, зажигайте сундучок! — властно сказал Ушаков каторжникам.

— У нас огнива нет, — ответил один из них, по-видимому старшой.

— Я те поговорю! Зажигай! — побагровел Федор Федорович.

— Зажигай, Копыто, слушайся их высокоблагородия! — миролюбиво сказал казак. — 
Мы с Гришкой поедем, а вы вдвоем тут управьтесь поскорее!

Телега тронулась. Каторжники собрали сухой травы, бурьяна и зажгли костер. Один 
разломал сундучок. Из него посыпалось белье, какие-то письма. Каторжник медлил 
бросать всё в огонь, явно думал: зря пропадет добро.

— Вали в огонь, чего смотришь! — крикнул Ушаков.

Каторжник бросил мичманские пожитки в костер. Огонь жадно лизал сухое дерево 
сундучка.

Ушаков стоял печальный, глядя на пламя.

«Вот и следа не останется от человека… Ветер развеет и его по степи…»

— Слыхал, сегодня поутру на базаре бабу укокали? — спросил старшой у товарища.

Ушаков прислушался.

— Насмерть?

— А, неужели так!

— Молодую?

— Да не очень.

— За что?

— Говорят, чуму по ночам разносила. Вся в синяках и язык как у змеи…

Ушаков дальше не слушал. Он рванул крючки ворота и быстро зашагал к городу. 
Каторжники удивленно переглянулись.

— Эх, жалко, поздно ушел: ничего не осталось, — поворошил старшой железным 
крюком золу.

— Нет, вот пуговица. Может, золотая, — прибавил второй, выгребая мичманскую 
медную пуговицу.

Ушаков бежал.

Неужели так и случилось, как он тогда полушутя-полусерьезно подумал, когда 
услыхал эту наивную, детскую сказку о чуме?

Легенда ходит повсюду. Он сам слыхал, как ее рассказывали корабельные плотники. 
Ее знает не один Федор.

Мало ли как могло случиться. Заподозрили, что каждую ночь куда-то ходит. 
Остановили. Осмотрели. На теле — синяк, а на конце языка — ложбинка. Вот и 
готово!

Холодело, замирало сердце. Он подбежал к первой городской заставе.

— Ваше благородие, стой, куда? — остановил его дед-караульщик.

— Пусти! Тут сегодня женщину убили?

— Убили старуху Егоровну.

— Ты точно знаешь, что ее?

— Как не знаю. Перекупка она, в Кривом переулке жила.