Разумеется, в Бешикташе турки показали товар лицом.

Недаром султан захотел, чтобы русский адмирал побывал на судах, которые стояли 
на якоре у самого дворца.

А здесь, в Галлиполи, турецкий флот предстал в натуральном виде. Стоя рядом на 
рейде, русские могли наблюдать повседневную жизнь турецкого корабля.

Три раза в сутки — утром, в полдень и в сумерки — с бизань-мачты флагманского 
корабля раздавался мелодичный призыв муллы: «Аллагу экбер, ашгеду анна ла 
иллага…» Его подхватывали муллы на всех судах.

На море, в тихом вечернем воздухе, это было не лишено своеобразной красоты.

По зову муллы вся палуба тотчас же покрывалась распростертыми телами. Галионджи 
становились на колени, подостлав свои драные кафтаны, а офицеры и артиллеристы 
— коврики.

А в полночь и утром, когда на русских судах било восемь склянок, у турок вдруг 
подымался ужасный грохот: по судну ходили барабанщики и изо всех сил колотили в 
барабаны.

Русские сначала думали, что это какая-то тревога, но потом выяснилось: турки 
так подымают новую вахту.

Ночью турецкие суда освещались, — должно быть, для того, чтобы матросы не могли 
сбежать с корабля.

Собираясь в плавание, Кадыр-бей послал на берег набирать матросов. В ближайших 
деревнях насильно брали первых попавшихся людей, которые не только не хотели 
отправляться в плавание, но в большинстве случаев впервые видели корабль.

Когда Ушаков приехал на флагманский двухдечный корабль, на нем толкалось много 
народу. Всюду на палубах стояла сутолока, шум и гам, как на базаре. Слышался 
разноязычный говор.

— Откуда столько народу? Ведь на двухдечный корабль достаточно не более 
восьмисот человек команды? — удивился Ушаков.

— Мы взяли свыше тысячи двухсот матросов, — ответил грек-драгоман.

— Зачем так много?

— Их берут насильно, и потому на первой же пристани несколько сот обязательно 
сбежит. Приходится набирать в запас, — объяснил переводчик.

Ушаков усмехнулся и подумал: «Вот почему в бою у турок всегда много жертв».

— А кто же управляется с парусами? — спросил он.

— Наемные матросы, греки. Без нас они бы пропали! — ответил грек-драгоман.

Галионджи занимались, кто чем мог и хотел: спали, играли в шахматы, ели, курили.


Федор Федорович знал уже, что кормили на турецком корабле скудно: сухари да 
маслины. И только раз в неделю, по пятницам, варили чорбу — кашу из риса и 
чечевицы.

Но больше всего галионджи кричали и ругались. Видимо, никак не могли 
примириться со своим новым положением. Капитан корабля, одетый во все белое, за 
исключением красной фески и желтых туфель, ходил с огромным курбамом и охлаждал 
им пыл галионджи.

Только прислуга каждой пушки держалась вместе и в порядке. Разостлав на палубе 
коврик, артиллеристы спокойно сидели с трубками, курили и пили кофе. Они так и 
жили у своих пушек.

На баке Ушаков увидал толпу галионджи. Они окружили кадку с водой. Перед кадкой 
стоял голый до пояса мокрый турок. Он вытирался подолом своего грязного 
кафтана; а стоящие кругом смеялись.

— Что они делают? — спросил Ушаков.

— Забавляются. Надо достать зубами со дна кадки с водой пиастр, — объяснил 
драгоман.

В такой сутолоке было трудно осмотреть корабль, но зоркий глаз опытного моряка 
сразу схватил главное.