Привратники охраняли двор, в котором стояли большие, красивые шатры из льняной 
ткани. Перед сидевшим на возвышенном, подобно трону, месте скуластым, хитрым 
человеком и должны были преклонять колена русские послы. Вместе с Батыем 
находилась одна из жен; братья, сыновья и прочая родня сидели на скамьях. Кроме 
членов семьи, никто без его вызова не смел приближаться к палатке хана.

На середине поляны, перед входом в ставку, стоял стол, а на нем в золотых и 
серебряных чашах, украшенных драгоценными камнями (каждому ясно — все 
награбленное), напитки: кумысы, меды, вина. Когда хан брал чашу — певцы, 
стоявшие неподалеку, пели под гитару.

Управляющий двора допускал к хану не ранее чем осведомившись о цели прибытия и 
тех дарах, которыми послы хотят почтить Батыя. И сами князья и их дары должны 
были миновать разложенные огни, куда татарские волхвы бросали часть привезенных 
сокровищ. Упаси боже было прикоснуться к веревочному пологу шатра. Лишь к 
коленопреклоненным послам обращался хан, повелевая встать; в зависимости от их 
ранга и значения удостаивал он их вниманием, беседой и угощением.

Роскошь двора только подчеркивала царящую грязь. Русским это не внове — 
насмотрелись на половцев, которые тоже были горазды и «кровь проливати», и 
«ядуще мартвечину и всю нечистоту, хомека и сусолы (сусликов)». Русские не были 
особенно брезгливы, веря в очищающую силу креста: если пес «налокочет» 
(полакает) пищу, или сверчок в нее «впадет», или «стонога», или жаба, или мышь 
— они творили молитву, и делу конец. Но тут и молитвы, казалось, мало. От всей 
этой несуразицы, нелепости коробило привыкших к европейскому быту русских 
князей.

...Батый должным образом «почтил» Александра Ярославича и его спутников и, 
закончив беседу, отправил князей в Каракорум. От собственного дипломатического 
искусства послов зависело теперь их будущее.

Из ставки Батыя путь князя пролегал через разоренные монголами земли народов, 
живших севернее Каспийского и Аральского морей. Свыше недели ехали русские по 
земле половцев, то пять-семь раз в день получая свежих лошадей, то не меняя их 
по два-три дня. Для питья топили снег на кострах, пищу расходовали бережно. 
Вокруг расстилалась снежная пустыня — ни городов, ни селений. Одни редкие 
татарские ямы. Чужие земли, чужие нравы.

Месяц тянулся путь по земле кангитов (родом печенегов). Проводники говорили, 
что питались они скотом, жили в шатрах. Немногие уцелевшие — в рабстве у татар.

Чем дольше длился путь, тем горше представала перед Александром судьба Руси. 
Именно в этой пустыне умерли многие слуги и дружинники отца, ехавшие с ним в 
Каракорум.

Сидя на санях в теплом козьем полушубке, меховой татарской шапке — обычные дары 
хана послам в дорогу — Александр не раз вспоминал о горькой участи отца и о 
славе своего далекого прародителя Владимира Мономаха. Тот, говорят, от самой 
Византии получил символ величия — шапку и бармы, а ныне потомок его красуется 
на бескрайней дороге в шутовском колпаке.

Прошло немногим больше ста лет, а как все изменилось. Мономах «пил золотым 
шеломом Дон», его именем степняки «детей своих пугали в колыбели».

В расцвете величия оставил Русь сыновьям Мономах. По старинному обряду 
обернутое плащом тело умершего великого князя положили на сани и отвезли в 
киевскую Софию, чтобы после отпевания предать земле. Оружие, броню, меч, 
славные стяги укрепили на стенах храма.

...Духовные люди учили почаще «со испытаньем» заглядывать в свою душу, проверяя,
 «что лукаво в ней есть». И сам Владимир Мономах, уже «седя на санех», накануне 
кончины, тоже размышлял о жизни и «в печали разгнул» псалтырь, которая лишь 
углубила его желание разобраться в своих думах. Мономах писал в «Поучении» 
своим сыновьям, значит, и прадеду Александра Юрию Долгорукому: «Малое у 
праведника — лучше богатства многих нечестивых... я был молод и состарился, и 
не видел праведника оставленного и потомков его просящими хлеба... Уклоняйся от 
зла и делай добро и будешь жить вовек». Неужто недавнее лихолетье сгубило 
сплошь грешников, а в голоде изнывают их неправедные потомки?

Возвеличенные летописцами призраки прошлых веков обступали Александра, но не 
было среди них ни одного, кто мог дать совет — все они «ушли во славе».

Разорена София, расхищены священные реликвии, а потомок Мономаха и взаправду 
сидит на санях и, кажется, впрямь едет на тот свет, чтобы безвестно затеряться 
в разноязычной толпе послов... Что оставит он тогда сыну Василию, семье? 
Прогонят их новгородцы с Городища, уйдут они в Полоцк, а рядом Литва... Горькая 
судьба для победителя немцев, шведов, литовцев.

Дни сменялись днями, одна тяжелая дума сменяла другую, и не было видно ничего, 
кроме неба и земли. Это была земля огузов, живших на Сырдарье, — месяц целый