языце“. Был ему отдан и Киев, где сел теперь в качестве суздальского воеводы 
славный ратоборец Дмитр Ейкович.

o Пусть древняя столица была разорена, а неподалеку п поисках добычи рыскали 
литовские отряды — все равно в Киеве уже селилась знать, сюда устремлялись 
купцы из всех стран Европы. Что-то их привлекало: ведь не пеплом же с татарских 
пожарищ собирались они торговать. Киев продолжал быть центром пусть пока 
пустующей митрополии. Потому и оставался он яблоком раздора между великими 
князьями Руси.

Батый решил в своей политике, и на севере и на юге, опереться на суздальских 
князей; да сарайский властитель и не мог изменить политический строй, 
сложившийся на Руси, а лишь старался поставить его себе на службу. Но и 
Ярославу, ныне великому князю, Батый не доверял вполне и на всякий случай взял 
в заложники его сына Святослава. Тем не менее Ярослав приобрел больший вес в 
Сарае, а укоренившаяся структура великокняжеского вассалитета во 
Владимиро-Суздальской земле пережила татарское лихолетье. Ярослав добился ее 
признания, Александру предстояло ее укрепить.

По возвращении Ярослава во Владимир к нему приехали и жена и Александр, жившие 
в Новгороде. Из рассказов отца Александр мог представить себе облик кочевой 
столицы и нравы ее двора. Внимательно, с печальным недоумением рассматривали 
выданный князю чуждый по названию «ярлык» — ханскую грамоту, «силою вечного 
неба» подтверждающую его права на Русь, а также пропуск на родину — золотую 
дощечку с выцарапанным на ней столь же непонятным текстом — «пайцзу», которую 
все на русский манер называли «байсой». Ярослав открыл путь в Сарай и другим 
суздальским князьям (угличскому, ростовскому, ярославскому), которые тоже были 
отпущены Батыем «с честью достойною» и утверждены на занимаемых отчих столах. 
Даров это стоило им немалых, ибо в Орде их требовали все — от гонца и до самого 
хана.

Но главное было не в дарах, а в дани. Она огорошила князей своей непомерностью 
— это была дань и воинами, и жителями, и мехами. В требованиях своих Каракорум 
и Сарай были едины. Русские воины должны были выполнять распоряжения хана, из 
жителей он мог забрать в рабство каждого десятого, а бывало и хуже.

...Через два года отсутствия из Монголии вернулся Константин Ярославич. 
Русского не удивишь степными просторами, но то, что повидал он, поражало. Один 
путь туда и обратно отнимал чуть ли не год! Однако князьям было не до путевых 
рассказов. Тяжкую весть привез Константин — ханша Туракина потребовала приезда 
великого князя на утверждение в Каракорум. Делать нечего. В 1245 году Ярослав 
вместе с братьями вновь уехал в Сарай.

Провожая отца, Александр не мог и предположить, что в последний раз видит его 
живым и что ему самому придется в бурном водовороте международной политики 
решать по собственному разумению судьбы Руси. В Сарай на этот раз были вызваны 
все три великих князя — владимиро-суздальский, черниговский и галицко-волынский.
 Здесь и разыгрался последний, трагический эпизод их давней междоусобной борьбы,
 борьбы, за которой настороженно следили не только в Риге, Кракове и Буде, но и 
в Риме.

...Когда генуэзец Синибальдо Фиески занял в 1243 году папское кресло под именем 
папы Иннокентия IV, Европа еще не оправилась от татарского потрясения. Татары 
угрожали Польше, Венгрии, Латинской империи, Ордену. Из этих стран текли 
немалые средства в папскую казну. Понятно, что папа хотел установить более 
тесные отношения с Ордой.

24 июня 1245 года в Лионе открылся созванный Иннокентием церковный собор. На 
нем надлежало обсудить н пути продолжения крестовых походов после того, как 
арабы отобрали у франков Иерусалим, немецкие рыцари были остановлены у границ 
Руси, а Латинская империя оказалась под угрозой православной империи Никейской. 
В этих условиях папство и решило попытаться сблизить христианский мир с 
варварским или, как выразился папа, «спарить голубя со змеей» и поискать 
союзников в Сарае и Каракоруме.

К изумлению собравшихся в Лионе прелатов, речь о татарах держал схизматик Петр, 
«архиепископ Руси», который, как передавали, был изгнан татарами из своей 
столицы и земли и прибыл во Францию в надежде найти помощь против грозных 
степняков. Это был митрополит Петр. Черниговский князь Михаил поручил ему 
узнать, можно ли рассчитывать на помощь западных держав — вполне естественное 
желание для князя, долгое время связанного союзом с Венгрией.

Петр сообщал собору, что татары собираются в поход на Сирию и соседние страны, 
что они готовятся к тяжелым боям с католиками. Папа понял, что ханы замышляют 
подчинить и арабскую Переднюю Азию, и католическую Европу. Возникала 
соблазнительная идея: а нельзя ли предложить Орде союз против арабов и их 
соседей (например, Никейской империи) и зато столковаться о сближении в 
Восточной Европе. Ведь говорит же Петр, этот «веродостойный» русский, что 
«послов они принимают и отпускают ласково». Конечно, трудное дело, но почему же 
не попробовать?