27 мая союзные войска вступили в Турин. Французский гарнизон под командой 
решительного Фьооелли заперся в цитадели и начал обстреливать город. Суворов 
пристыдил Фьорелли, передал, что не зазорно, если несколько сот человек уступят 
целой армии, и в заключение пригрозил, если будет продолжаться бесцельный 
обстрел мирного населения, вывести на городскую эспланаду под огонь цитадели 
французских пленных. После коротких переговоров французы прекратили 
бомбардировку.

Занятие Турина вполне отвечало желаниям Австрии, и фельдмаршал надеялся этим 
актом улучшить свои отношения с союзниками. Но случилось обратное, Суворов 
объявил восстановленным Сардинское королевство, а это нимало не соответствовало 
видам австрийского правительства, алчность которого пробуждалась по мере 
военных успехов. Фельдмаршалу было в резкой форме сообщено, что его компетенция 
– только военные вопросы, а устроение завоеванных областей принадлежит 
австрийцам.

Суворов оказался в таком же положении, как в Польше в 1794 году, но на этот раз 
его разочарование было еще острее. Итак, все, что он совершает, имеет своим 
результатом удовлетворение аппетита австрийцев. В первую минуту у него 
мелькнула даже мысль возвратиться в Россию. Около этого времени он пишет в Вену 
Разумовскому: «Во мне здесь нужды нет, и я ныне же желаю домой». Но потом он 
подчинился. Жаловаться Павлу было– бесполезно; Суворов изливал душу в письмах к 
Разумовскому, указывал, что распущенная австрийцами пьемонтская народная армия 
могла бы составить 40 тысяч человек, что Вена вновь диктует ему «методические» 
планы кампании и т. д. Одно из писем заканчивается буквально стоном: «Спасителя 
ради, не мешайте мне». С этого времени в отношениях Суворова с австрийцами 
наступило резкое ухудшение.

В письме к А.Г. Розенбергу от 2 июня 1799 года находим такие строки: «…Слава и 
честь вверенного мне войска для ме– нясвященнее, и все замыслы Тугута не 
вовлекут меня в расставленные им сети».

Далее в этом письме Суворов напоминает о том, что принц Кобургский находился у 
него «в полном послушании», и благодаря этому были достигнуты победы при 
Фокшанах и Рым– нике. И если уж ныне он призван командовать австрийскими 
армиями, то следует подчинить ему и эрцгерцога Карла: «отнюдь не из амбиции, 
которой я 70 лет чужд, но по поводу общаго блага и моей зрелой практики».

Письмо это очень интересно. Объединение в руках Суворова командования 
австрийскими армиями в Италии и Швейцарии имело бы громадное значение и, в 
частности, предотвратило бы неудачу в Швейцарии. Видимо, Суворов страстно желал 
осуществления этого плана. «Иначе, по силе моей (то есть несмотря на мою силу.
 – К. О.) долго или навсегда я мертвый капитал», восклицал он в этом же письме.

Суворов прервал наступательные операции впредь до прибытия подкреплений и 
провел несколько недель в Турине, укрепляя дисциплину в войсках.

Он хотел, чтобы репутация русского солдата стояла на высоте. Однажды к 
фельдмаршалу явился немец-офицер с пакетом от Ушакова. В разговоре он употребил 
выражение: «Господин адмирал фон Ушаков».

– Возьми себе свое «фон»! – вскричал с гневом Суворов. – Раздавай его, кому 
хочешь. А победителя турецкого флота, потрясшего Дарданеллы, называй Федор 
Федорович Ушаков.[115 - Кстати, следует указать, что Суворов зорко следил за 
действиями Ушакова. 20-го августа, в разгар приготовлений к походу во Францию, 
он пишет Павлу I: «Истинная нужда адмиралу Ушакову в десантных войсках; я 
намерен был уже непродолжительно для его отправить 4 батальона в Ливорну при 
генерал-майоре князе Волконском».]

Приблизительно в это же время ему довелось узнать, что один из его офицеров не 
умеет писать по-русски.

– Стыдно, – покачал он головой, – но пусть он пишет по-французски, лишь бы 
думал по-русски.

Вообще национальное чувство в Суворове было исключительно сильно. Он 
неоднократно цитировал слова Петра I: «Природа произвела Россию только одну. 
Она соперницы не имеет».

Особенно же высокого мнения был Суворов о русской военной силе. «Российское 
оружие – оружие Зевса», писал он.




XIII. Итальянская кампания. Треббия, Нови


Наконец подошли подкрепления: пятнадцатитысячный австрийский корпус генерала 
Бельгарда. Суворов вручил ему предписание, начинавшееся словами: «Деятельность