Трудно было найти более резкие противоположности, более различные системы, чем 
те, которые насаждались Суворовым в Тульчине и Павлом в Петербурге. 
Сосуществование их было невозможно. Они неминуемо должны были столкнуться.

При жизни Екатерины II отношения между Суворовым и цесаревичем были хотя и 
сдержанные, но не плохие. Случались, правда, стычки. Будучи однажды у 
наследника, полководец, как обычно, заключая сарказм в форму буффонады, выразил 
неодобрение виденным порядкам. Не отличавшийся обходительностью Павел в 
бешенстве крикнул:

– Извольте перестать дурачиться! Я прекрасно понимаю, что скрывается за вашими 
фокусами.

Суворов тотчас угомонился, но, выйдя за дверь, выкинул последнее «коленце»: 
пропел перед придворными экспромт, выражавший его гнев и обиду:

– Prince adorable, despote implacable.[93 - Восхитительный принц! Неумолимый 
деспот!]

Но такие инциденты были в характере обоих. Павел знал, что фельдмаршал со всеми 
«дурачится», а тому был известен нрав наследника.

Существовало, правда, одно обстоятельство, чреватое серьезными последствиями: 
Павел не одобрял суворовских методов, его «натурализма». Воинский идеал для 
него воплощался в Фридрихе II; с этой же меркой он подошел к Суворову – и, 
конечно, ничего не понял в нем.

Все же в первые месяцы по воцарении у Павла не возникало конфликтов с 
фельдмаршалом. Император сводил счеты с приближенными Екатерины. Суворов, 
встречавший при екатерининском дворе холодный прием, не вызывал в Павле 
подозрений. Суворов, в свою очередь, проявлял полную лойяльность, к новому 
государю.

Скоро на безоблачном небе появились первые предвестники грозы. В армии началась 
чехарда перемещений, увольнений и назначений. Чуть не целый десяток генералов 
сразу был произведен в фельдмаршалы; множество генералов было уволено; новый 
начальник генерал-квартирмейстерского штаба, Аракчеев, притеснял даже высших 
чинов, так что, их служба сделалась «полной отчаяния»: на петербургской 
гауптвахте всегда сиживало по нескольку генералов. Наконец, что самое важное, 
Павел, опираясь на советы Репнина и Аракчеева, полагавших, что «чем ближе своим 
уставом подойдем к прусскому, чем равнее шаг… тем и надежды больше на победу», 
стал вводить новые порядки в полках.

Суворов сразу занял непримиримую позицию по отношению к «прусским затеям». 
Реформы Румянцева, Потемкина, его собственная сорокалетняя деятельность – все 
шло насмарку. Русская армия отбрасывалась на полстолетия назад, к временам 
бездарных преемников Петра I, живой дух в ней подменялся мертвым, механическим 
послушанием; боевая подготовка – шагистикой; национальные особенности – слепой 
подражательностью прусским образцам.

Суворов восстал против всего этого и как военный и как патриот. Когда-то он 
объявил своим лозунгом: «Никогда против отечества!» – и теперь, он был свято 
верен ему.

Услужливые холопы все чаще доносили императору о резких отзывах старого 
фельдмаршала: «Солдаты, сколько ни весели, унылы, и разводы скучны. Шаг мой 
уменьшен в три четверти и тако на неприятеля вместо сорока тридцать верст». 
«Русские прусских всегда бивали, что ж тут перенять», «Нет вшивее пруссаков: 
лаузер, или вшивень, назывался их плащ, а шильт-гаузе и возле будки без заразы 
не пройдешь, а головною их вонью вам подарят обморок», «Пудра не порох, букли 
не пушки, косы не тесак, я не немец, а природный русак» и т. д. и т. п.

К этому присоединялось открытое невыполнение императорских повелений. Суворов 
не ввел в действие новых уставов, обучал войска по старой своей системе, не 
распустил своего штаба, по-прежнему самостоятельно увольнял в отпуска.

Словом, во всей остроте выявилось коренное расхождение взглядов Суворова и 
Павла I на реформы в армии. Вопреки императору, полагавшему, что чем ровнее шаг,
 тем больше шансов на победу, фельдмаршал не столько обращал внимание на мелочи 
фронтовой службы и плацпарадность, сколько на боевую выучку солдат и офицеров и 
на то, чтобы войска были тепло и удобно одеты и сытно накормлены. Павел полагал,
 что солдат не должен рассуждать, – Суворов пуще всего ненавидел слепое 
подчинение. Павел хотел внедрить прусские порядки – Суворов отстаивал 
жизненность и превосходство национальных русских военных обычаев. Павел 
относился к солдатам, как к своего рода бездушным манекенам, – Суворов уважал в 
каждом солдате его человеческое достоинство.

Найти общую почву тут было невозможно.

Среди безгласной покорности, которую видел Павел вокруг себя, поведение