двинулись на штурм.

Диспозиция[86 - Диспозиция – письменный приказ войскам для исполнения 
возложенной на них боевой задачи. Содержал детальные указания и потому давался 
при условии точного знания обстановки. В противном случав давался приказ в 
общих чертах: директива.] этого штурма может соперничать по стройности и 
глубине замысла с измаильской; во многих отношениях обе диспозиции сходны. 
Наступление велось семью колоннами. Четыре из них направлялись на северную 
часть Праги; они начали атаку первыми, чтобы оттянуть сюда войска с других 
фронтов. Через полчаса после них начиналась атака восточной и южной сторон. 
Порядок движения войск был тот же, что под Измаилом: впереди – егеря, саперы и 
команды с шанцевым инструментом, за ними – штурмующие части с особым резервом 
при каждой колонне.

В 5 часов утра, по сигнальной ракете, двинулась первая волна В 9 часов утра 
русские войска со всех сторон ворвались в Прагу. Начались уличные бои. Толпы 
солдат устремились к мосту. Собравшаяся на варшавском берегу кучка поляков, 
обстреливавшая мост, не могла и думать о том, чтобы удержать этот поток. Но в 
этот момент мост неожиданно запылал с пражской стороны. Сообщение было 
прервано; Варшава была спасена от ужасов уличного боя.

Приказ о приведении в негодность моста был отдан Суворовым. По донесениям 
командиров он мог судить, что поляки нигде не выдерживают натиска, что русские 
войска сражаются с особой энергией, но вместе с тем и с особенным ожесточением. 
Для него было ясно, что если разъяренные солдаты сейчас ворвутся в Варшаву, там 
разыграются страшные сцены. Поэтому он прибег к самому радикальному средству, 
которое не сумели осуществить растерявшиеся поляки, – приказал артиллерии бить 
по мосту и разрушить часть его. В военной истории можно найти мало примеров 
подобной гуманности: в разгар боя полководец заботился о неприятельской столице 
больше, чем собственные ее правители.

В Варшаве царил ужас. Магистрат спешно отправлял в русский лагерь депутатов для 
переговоров о сдаче города. Никто не помышлял о сопротивлении.

Король Станислав-Август прислал Суворову письмо: «Господин генерал и 
главнокомандующий войсками императрицы всероссийской! Магистрат города Варшавы 
просил моего посредства между ним и вами, дабы узнать намерения ваши в 
рассуждении сей столицы. Я должен уведомить вас, что все жители готовы 
защищаться до последней капли крови, если вы не обнадежите их в рассуждении их 
жизни и имущества, Я ожидаю вашего ответа и молю бога, чтобы о „принял вас в 
святое свое покровительство“.

Тревога поляков была напрасна. Суворов достиг своей цели – менее чем в полтора 
месяца он решил кампанию. В отличие от измаильского штурма пражский означал 
немедленный конец войны – моральные и материальные силы Польши были сломлены. 
Теперь Суворов, верный своему обыкновению, полагал самым разумным вести 
успокоительную, умеренную политику. Он не желал ни новых жертв, ни контрибуций, 
ни унижений противника. Суворов ответил польскому королю следующим письмом:

«Государь! Я получил письмо от 4 ноября, которым Ваше Величество меня почтили. 
Именем ее императорского величества… я обещаю Вам сохранить имущества и 
личности всех граждан, также как забвение всего прошлого, и при входе войск ее 
императорского величества не допустить ни малейших эксцессов».

Продиктованные им тотчас же условия капитуляции сводились к немедленной сдаче 
поляками всего оружия и к исправлению моста, по которому русские войска вступят 
в город. Со своей стороны, он именем императрицы гарантировал полную амнистию 
всем сдавшимся, неприкосновенность жизни и имущества обывателей и воздание 
почестей королю. «…и все забвению предано будет», – заканчивались предъявленные 
Суворовым пункты капитуляции. Депутаты были так поражены этими условиями, что 
многие из них заплакали, когда Суворов лично вышел к ним и, заметив их 
нерешительность, бросил на землю саблю и со словами: «Покой! Покой!»[87 - «Мир! 
Мир!»] пошел к ним навстречу.

Варшавяне выразили свою признательность Суворову, преподнеся ему через месяц 
золотую эмалированную табакерку с надписью: «Варшава – своему избавителю». Это 
была дань Суворову за его личную гуманность.

Из взятых в плен 11 тысяч человек больше половины было отпущено по домам. 
Потери русских достигали двух тысяч.

Когда поляки выражали Суворову признательность за мягкое, справедливое 
управление, еще больше оттененное разгулом пруссаков и австрийцев в занятых ими 
областях, он ответил им стихами Ломоносова:

		Великодушный лев злодея низвергает,
		А хищный волк его лежащего терзает.

Ничто не возмущало Суворова больше, чем обвинения в жестокости.