Помимо этой линии укреплений Суворов протянул вдоль побережья цепочку 
наблюдательных постов и наметил места для стоянок немногочисленных судов, 
имевшихся в его распоряжении. Когда турки захотели высадиться под предлогом 
недостатка питьевой воды, им было в этом вежливо, но твердо отказано. 
Начальники постов, разводя руками, ссылались на несуществававший карантин, при 
этом недвусмысленно клали руки на эфесы шпаг. Поняв, что без боя высадить 
десант не удастся, турецкий флот удалился в Константинополь. Система 
воздвигнутых на побережье укреплений принесла пользу и в другом отношении: в 
значительной мере именно она сорвала назревавшее в Крыму восстание. «Осаждение 
крепостями здешнего края воспрепятствовало мятежу», сообщил Суворов Румянцеву.

Вслед за тем Суворову было дано другое, не менее «деликатное» поручение. 
Русское правительство решило выселить из Крыма в приазовские области все 
христианское население. Тем самым хан Шагин-Гирей лишался подавляющей части 
налогоплательщиков и попадал в финансовую зависимость от России. При выполнении 
этого поручения Суворову приходилось считаться с резкой оппозицией хана, с 
жалобами и протестами самих выселяемых и, наконец, с неприязненным отношением 
Румянцева, не сочувствовавшего этой операции. Об обстановке, в которой 
протекало переселение, свидетельствует, например, тот факт, что «к двум ханским 
министрам, которые наиболее сему препятствовали, немедленно поставили перед 
домом крепкий караул с одною пушкою, до тех пор, пока они успокоились». 
Переселенческая операция была быстро и успешно проведена.

Верный своему правилу заботиться о мирных жителях, Суворов и в этот раз 
проявлял неизменную заботу о населении края. В приказе войскам Крымского и 
Кубанского корпусов встречаем такие, редкие для того времени, слова: «В 
стояниях и на походах мародеров не терпеть и наказывать оных жестоко, тотчас на 
месте. Домов, заборов и огородов отнюдь не ломать… Где случается фуражировать, 
чинить то… с крайним порядком… Не меньше оружия поражать противника 
человеколюбием».

Следя за турецким флотом, переселяя православных купцов, укрепляя степную 
границу, Суворов никогда не упускал из виду вопросов боевой подготовки войск. В 
мае 1778 года он объявил в приказе по Крымскому и Кубанскому корпусам подробное 
наставление о порядке службы пехоты, кавалерии и казаков. Это наставление 
содержит в себе детальное руководство для ведения операций в тяжелых условиях 
местности и обстановки.

Таким образом, Суворов напряженно работал если не на боевом, то, во всяком 
случае, на близком к нему военно-административном поприще. Но душевное 
состояние его было очень тяжелое. Румянцев был щедр на резкие выговоры. 
Впечатлительность и самолюбие Суворова не позволяли ему хладнокровно принимать 
их. Подчиненный в то время Румянцеву, Суворов не имел права непосредственно 
сноситься с Потемкиным, но, видя в нем опору, часто обращался к нему. Положение 
Суворова было тем труднее, что между Потемкиным и Румянцевым возгорелась 
яростная вражда. Вынужденный выполнять поручения Потемкина и находясь в то же 
время в подчинении у Румянцева, Суворов оказался как бы между молотом и 
наковальней.

Получая – обычно преувеличенные – известия о недовольстве им Румянцева, Суворов 
нервничал. «Фельдмаршала я непрестанно боюсь, – писал он. – Мне пишет он, будто 
из облака. Хотя бы уже он, купоросность отлагая, равнодушно смотрел лучше в 
конец или терпеливо ждал бы его… Пре– подания его обыкновенно брань, иногда 
облеченная розами».

Суворов принимался иногда оправдываться перед Потемкиным в преступлениях, 
которые – по дошедшим до него слухам – возводил на него Румянцев.

«Говорят, будто я сказал, что иду завоевать Крым, – нет, я хвастаю только тем, 
что сорок лет служу непорочно. Говорят, будто я требовал у хана, стыдно сказать,
 красавиц. Но я, кроме брачного, ничего не разумею. Говорят, будто я требовал 
аргамаков – а я езжу на подъемных; „индейских парчей“, а я даже не знал, есть 
ли они в Крыму».

Нет сомнения, что Суворов преувеличивал румянцевские интриги. Но бесспорно и то,
 что отношение к нему было недоброжелательным, и он тем болезненнее реагировал 
на это, что был уже немолод и имел в своем послужном списке не одну славную 
операцию. В довершение он стал тяжело хворать. «Не описать вам всех припадков 
слабостей моего здоровья, – писал он Потемкину. – Перемените мне воздух, 
увидите еще во мне пользу… Найдите мне способ здоровье польготить… жизнь 
пресечется – она одна. Я еще мог бы по службе угодить, если бы пожил».

Потемкин никак не отзывался на эти письма.

Мало-помалу обстановка в Крыму разрядилась. Турция признала Шагин-Гирея 
крымским ханом, и большая часть русских войск была выселена из Крыма. Суворова 
вызвали в Петербург. С затаенными надеждами помчался он в столицу. Может быть, 
«матушка» оценила его верную службу? Императрица в самом деле приняла его очень 
приветливо: видимо, сказалось успешное завершение крымского предприятия. Осыпав 
Суворова комплиментами на ломаном русском языке, она командировала его в