правителя Астиага, сына Киаксара; он приказал им дать клятву верности ему, Киру,
 как царю мидян и персов и наследнику Киаксара.

— Сделайте это, мужи благородных фамилий, — убеждал он первых собравшихся 
вельмож, — и вашим жизням, как и вашим домам, женам и состояниям ничто не будет 
угрожать. Пировать вам так часто не придется, но заверяю вас, что исполнять 
свои обязанности вы будете. Это говорю я, царь Кир.

Пока они боролись с изумлением, пытаясь понять, что же в действительности 
произошло, над ними разнесся ясный женский голос:

— Кир, сын мой, ты вернулся победителем, как я надеялась и о чем молилась. Это 
говорю я, царица Мандана.

Она наблюдала за происходящим с загороженной женской галереи. Многие мидяне 
бросали благоговейные взгляды вверх, на каменное изваяние Иштар, богини 
вавилонской. Большинство из них довольно быстро дали клятву. Один, Абрадат, 
приезжавший в Парсагарды глашатаем, отказался, сказав, что обязан служить 
Астиагу, пока тот жив.

Кир его признал.

— Господин Абрадат, я обещал тебе, что этот самый Астиаг не будет рад встрече 
со мной. Так оно и вышло. — Он приказал своим воинам раздеть упрямого мидянина 
и запереть его в охотничьем парке с дикими зверями.

Абрадат тотчас же запротестовал, требуя не бросать его к диким зверям, а дать 
ему оружие, чтобы он мог умереть в честном бою в зале знати.

— Несколько лет назад я убедился, что эти звери не так опасны, — заверил его 
Кир и проследил, чтобы его распоряжение было исполнено. В душе он с уважением 
отнесся к бесстрашным словам глашатая. — Придет время, — сказал он остальным 
мидянам, — и я оценю верность этого мужа выше вашей.

Слушателям показалось, что Кир Ахеменид обладает беспощадной волей, трезвым и 
проницательным умом, как и основатель их земель Киаксар. В тот момент они 
добровольно склонились перед ним. По причине нерасторопности придворных, прежде 
чем последний из них поклялся в верности Киру и в зал была подана еда, прошла 
большая часть дня. К тому времени городские улицы гудели от слухов и вопросов. 
Однако вся власть, казалось, была сосредоточена в зале дворца; лишь 
персы-асваранцы, разъезжавшие по улицам, могли отвечать на эти вопросы.

После захода солнца, к некоторому удивлению Кира, в зал поспешно вошел Гарпаг 
со своими телохранителями. Повелитель войска оглядел собравшихся за чашами с 
вином, Кира, единолично восседавшего на троне, и лучников за его спиной. Затем 
Гарпаг устало вздохнул и раскинул руки; он подошел к помосту, поглядел по 
сторонам и быстро проговорил:

— Кир, как наездник ты лучше меня.

Кир согласился и ждал, что будет дальше.

Почесав растрепанную бороду, армянин погладил висевшую у него на шее золотую 
цепь с головой льва. Он выглядел постаревшим и утомленным.

— Это верно, — грубым голосом сказал он, — что больше всего я желал одного — 
поставить Астиага на колени. Я увидел, как он рыдает. В этом я был с тобой 
честен. Помни, что в своем шатре я однажды спас тебе жизнь. Теперь подумай, 
могу ли я тебе помочь как военачальник армии персов и мидян. Вот и все, что я 
хотел сказать.

Развязав цепь со своим знаком отличия, он положил ее на пол и пал ниц у ног 
Кира, произнеся громким голосом:

— Я, Гарпаг, повелитель Ани, повелитель индийского войска, отдаю свою жизнь и 
все свои владения в руки Кира, царя нашего.

Подняв его, Кир позволил ему встать позади трона и с тех пор всегда держал 
Гарпага при себе, хотя в течение трех лет не давал армянину никакой 
самостоятельной власти. Постарев и, возможно, став безразличным к политической 
власти, мудрый Гарпаг перенес на молодого Ахеменида всю привязанность, которую 
он испытывал к убитому сыну. Возможно, он дал собственным амбициям 
осуществиться в Кире. Он был выдающимся стратегом, а Кир показал себя 
выдающимся правителем.

У царицы Манданы на этот счет было свое мнение. Когда Кир проснулся в первое 
утро в Экбатане, он обнаружил неподвижных рабов, дожидавшихся его пробуждения, 
чтобы полить чистой водой его руки и голову. Выйдя на террасу помолиться 
восходящему солнцу, он увидел Мандану, дочь Навуходоносора, сидевшую среди 
своих служанок и евнухов. Хотя на ней была корона и покрывало, безжалостный