о 
жизнь. Он уже не Жозеф Фуше из Нанта, представитель народа, и даже не учитель 
школы ораторианцев, он всего лишь забытый, презренный человек, без звания, без 
состояния, без значения, жалкий призрак, которого спасает только покров темноты.

 И в течение трех лет ни один человек во Франции не произносил его имени.




 4. Министр Директории и Консульства [64]  (1799–1802)


 Создал ли кто-нибудь гимн изгнанию, этой властной силе, творящей судьбу, 
которая возвышает падающего человека и под суровым гнетом одиночества заново 
восстанавливает и заново сочетает поколебленные силы души? Художники всегда 
лишь сетовали на изгнание, оно казалось им помехой на пути к вершине, 
бесполезной остановкой, жестоким перерывом. Но ритм природы нуждается в 
подобных насильственных цезурах. Ибо лишь тот познал всецело жизнь, кто проник 
во все ее глубины. Лишь удар, отбрасывающий назад, придает человеку 
наступательную силу.
 И прежде всего именно творческий гений нуждается в этом временном вынужденном 
одиночестве, дабы из глубины отчаяния, из дали изгнания измерить пределы и 
высоту своего подлинного призвания. Самые значительные призывы доносились к 
человечеству из далекого изгнания; творцы великих религий – Моисей, Христос, 
Магомет, Будда – все они должны были сперва удалиться в безмолвие пустыни, в 
одиночество, прежде чем возвестить решающее слово. Слепота Мильтона [65] , 
глухота Бетховена, каторга Достоевского, тюрьма Сервантеса, заключение Лютера в 
Вартбургском замке [66] , изгнание Данте [67] и добровольная ссылка Ницше в 
ледяных зонах Энгадина [68] – все это тайные требования гения, предъявленные 
вопреки бдительной воле человека.
 Но и в более низком, более земном мире – в политике, временное удаление дает 
государственному деятелю новую свежесть взгляда, позволяет лучше обозреть и 
рассчитать игру политических сил. Ничто не может быть более удачным для 
политической карьеры, чем ее временный перерыв, ибо тот, кто всегда смотрит на 
мир только сверху, с императорского трона, с высоты башни из слоновой кости или 
с вершины власти, тот знает лишь улыбку льстецов и их опасную покорность: кто 
сам держит в руках весы, тот забывает свой собственный вес. Ничто не ослабляет 
художника, полководца, носителя власти больше, чем постоянные успехи, и удачи; 
художник только в неудаче познает свое истинное отношение к творчеству, а 
полководец только в поражении – свои ошибки: лишь в немилости государственный 
деятель учится верно оценивать политическое положение. Постоянное богатство 
изнеживает, постоянное одобрение притупляет; лишь перерыв придает холостому 
ритму новое направление и творческую эластичность. Только несчастье углубляет и 
расширяет познание действительного мира. Любое изгнание – это суровый урок и 
наука: оно круто замешивает волю изнеженного, колеблющегося оно делает 
решительным, твердого – еще более твердым. Для того, кто силен по-настоящему, 
изгнание означает не убавление, а, напротив, нарастание его сил.
 Изгнание Жозефа Фуше продолжалось более трех лет, а тот одинокий, 
негостеприимный остров, на который его сослали, назывался нищетой. Вчера еще 
проконсул и один из вершителей судеб революции, он падает с самых высоких 
ступеней могущества в такой мрак, в такую грязь и тину, что и следов его не 
найти. Единственный, кто его в эту пору видел, Баррас, рисует потрясающую 
картину жалкой мансарды под самым небом, той норы, в которой живет Фуше со 
своей некрасивой женой и двумя маленькими болезненными рыжими детьми, на 
редкость безобразными альбиносами. На пятом этаже, в грязном, тусклом, 
раскаленном от солнечных лучей помещении, скрывается после своего свержения тот,
 от чьего слова трепетали десятки тысяч людей и кто через несколько лет в 
качестве герцога Отрантского снова окажется у кормила европейских судеб. Но 
пока он не знает, на какие деньги купить завтра детям молока, и чем заплатить 
за квартиру, и как защитить свою жалкую жизнь от незримых бесчисленных врагов, 
от мстителей за Лион.
 Никто, даже его самый достоверный и точный биограф Мадлен, не может рассказать 
достаточно полно, чем поддерживал Жозеф Фуше свое существование в течение этих 
лет нищеты. Он больше не получает депутатского жалованья, свое личное состояние 
он потерял при восстании в Сан-Доминго [69] ; никто не осмеливается дать ему, 
mitrailleur de Lyon, место или работу; все друзья его покинули, все сторонятся 
его. Он берется за самые странные, самые темные дела: в самом деле, это не 
басня, что будущий герцог Отрантский в ту пору занимается откармливанием свиней.
 Но скоро он принимается за еще более нечистоплотную работу: он становится 
шпионом Барраса, единственного представителя новой власти, который обнаруживает 
удивительное сострадание, продолжая принимать Фуше. Правда, не в приемной 
министерства, а где-нибудь в темном углу, там время от времени подбрасывает он 
неутомимому просителю какое-нибудь грязное дельце, поставку в армию или 
инспекционную поездку, так, чтобы каждый раз дать ему ничтожный заработок, 
который обеспечивает докучливого попрошайку недели на две. Однако в этих 
разнообразных поручениях обнаруживается подлинный талант Фуше. Потому что 
Баррас уже тогда имеет нешуточные политические планы, он не доверяет своим 
коллегам, и ему весьма нужен личный сыщик, подпольный доносчик и осведомитель, 
не принадлежащий к официальной полиции, что-то вроде частного детектива. Для 
этой роли Фуше прекрасно подходит. Он слушает и подслушивает, проникает по 
черным лестницам в дома, ревностно выспрашива