ум. Точно дерево среди зимы, Она растеряла листья молодости, но сохранила в 
неприкосновенности твердый ствол и крепкие сучья. Иней лет уже посеребрил ее 
голову. А гости, входя в боскетную, где она восседала на зеленом штофном диване,
 приближались к ее угрюмому величию, как к святыне. 

Вечером ужинали в большой передней зале. Восковые свечи ярко горели в трех 
люстрах. Ужин сверкал на длинном столе. Осетры, стерляди, сливочная телятина, 
индейки - чего здесь не было! Оранжерейные фрукты, груши, яблоки, груды конфет, 
прохладительные напитки без счету... И шампанское - как вода! Сильвио следил за 
тем, что делалось в зале, из буфетной. Забегал в буфетную и Карелин, потный, 
усталый и довольный. Его праздничный фрак и узкие бархатные панталоны были 
удивительно свежи. Огромные углы воротничков и галстук поражали белизной. 
Отправляя в нос понюшку за понюшкой, он непрерывно говорил, - многие в его 
возрасте бывают болтливы. От волнения круглое личико старика разрумянилось под 
цвет хорошо запеченной ветчины. Голая, как кегельный шар, голова тряслась и 
прыгала. А давно полинявшие голубые глаза все явственнее источали горячую влагу 
слез. Карелин говорил. Приятный басок его проникал в душу. Сильвио слушал с 
жадным вниманием... 

- По науке теоретической и практической, почтеннейший господин Батталия, 
тридцать лет - большой для жизни человеческий срок-с. И потому в семьсот 
восемьдесят первом году были мы все гораздо против теперешнего моложе. 

Княгине Анне Александровне всего лишь под двадцать подходило. А господин ваш 
едва ли даже шестнадцать считал. Да и я еще полным глядел лихачом-с... У-уф! 
Ап-чххи! Чхи! Ч-хи! Благодарствуйте!.. Состоя в нежном отроческом возрасте, жил 
князь Петр Иванович с батюшкой своим на Кавказе, поблизости города Кизляра. 
Можно сказать, жили они света на краю, где прачки, белье моючи, мыло на небо 
кладут-с. А далекое такое пребывание по той нужде имели, что батюшка князя 
Петра, при великой породе своей, самый прямой был голик: отставной полковник, и,
 окромя малого садика под Кизляром, не было у него ничего-с. Бросался его 
сиятельство на рюмки, будто магнит на железо, и - обеднел. Так-то, мешая дело с 
бездельем, чтобы, избави бог, с ума не сойти, и обитали они в своем садике. 

Подоспело, однако же, время князька молодого в военную службу везти. А куда-с? 
Бог весть. Само дело не ползет, не лезет. Принялись перебирать столичных 
доброхотов. И княгинюшку нашу вспомнили. Благодушие ее тогдашнее всем было 
известно... У-уф! Ап-чххи! Чхи! Чхи! Благодарствуйте!.. Взялась она без отказа 
за хлопоты. И на тот конец, чтобы жребий племянников лучшим манером устроить, 
выписала его в Санкт-Петербург. Приехал князь Петр черен, худ, мал... 
Недоросток галчи-ный с виду - и только. А всего главнее одет так, что и 
показать его людям возможности нет. Не то на нем куртка длиннополая была, не то 
кавказский бешмет, и поверх - балахон пресмешной. Все это - из грубейшего 
верблюжьего суконца. Тут и весь был его мундир-с. Мечтается мне господин ваш 
таким часто и поднесь... Ей-ей! В те поры царствовала в России Екатерина 
Секунда{6}, государыня ума величайшего и сердца неохватного. Военными же всеми 
делами заправлял без отчету знатный чудодей, светлейший князь Потемкин. Через 
высокую эту планету затеяла княгинюшка возвести племянника своего на первую 
ступень натурального счастья. И клюнуло. Да маленько во времени разошлось. 
Покамест Петру Иванычу у лучшего столичного портного кафтан, камзол, штанишки 
правили, кланяться и французским кое-каким словам учили, вдруг, как гром с 
небеси, от Потемкина к нам фурьер: немедля представить светлейшему недоросля из 
дворян Багратиона для наискорейшего его в службу определения... А в чем 
представить? Как есть не в чем-с... Ретивный фурьер у крыльца ждет. Кони, 
нетерпеливо фыркая, копытами о землю бьют-с. Страшная тут поднялась у нас 
суматоха, шуму полны горницы, а дела - нет-с. И как знать, чем бы катавасия 
завершилась, кабы не я. Мир сей, господин Батталия, - лавиринф и загадка. Все в 
нем к чему-нибудь да пригождается. Так и я пригодился. Тогда еще мода была на 
англезы, и барин наш, князь Борис Андреич, - бывалый в свете и не последний 
щеголь - с грацией дивной оттопывал англезы эти на бальных паркетах в разных 
дворцах. Для вечерних куртагов водилось у него многое множество разноцветных 
шелковых кафтанов, один другого богаче, а иные и с алмазными пуговицами. 
Наскучит кафтан - с плеч долой, и мне - новый подарок-с. Оттого я и ходил 
франтом: расчесан на три пукли, в пудре, в брыжах, камзолы ярчайшие, а о 
кафтанах и речи нет, - словом сказать, Бова-королевич, а не слуга. В тот день, 
как прикинулась у нас суматоха эта, князь Борис Андреич, по прыткости его 
тогдашней, дома не сыскался. И подвернулся на глаза княгинюшке я - в 
светло-голубом кафтане и претонком этаком кружевном жабо. Глянула она на меня 
раз, другой, да и пальчик к губам. Сперва задумалась, потом всхохот-нула. "Стой,
 говорит, Никишка! Сымай с себя весь костюм". Я было застыдился. А княгинюшка 
на меня - грозой. Я скорей с себя все прочь, от парика до туфель, - замер в 
бельишке худом и жду: что будет-с? "Князь Петр, говорит, облекайся". Ну, князь 
Петр просить себя не заставил. Вмиг преобразился из длинной черкески в куцый 
кафтан и выступает фертом, будто ввек ничего, окромя шелковых французских 
нарядов, не нашивал. И так вышло, что сложением и ростом оказались мы в одну 
мерку точно. Помчал князь Петр Иваныч во дворец. Принял его светлейший с 
немалой ассистенцией, и понравился ему князек. Правду сказать, был он смолоду 
диковат и безгласен, но ведь не один тот бывает учен, кто многим наукам учился, 
а и тот, что с примечанием живет-с. Понравился... Через час назад прибыл, да уж 
не недорослем, а сержантом Киевского мушкетерского полка-с. Радостен вернулся.