По-прежнему оставалась одна только прямая надежда: Багратион. Да вспоминали еще 
и Кутузова. Что касается самого князя Петра Ивановича, в колебаниях и 
неопределенности Барклаевых действий он снова видел ненавистную ему черту: 
трусливую оглядку... Нет, это не просто осторожность, хуже! Целый день князь 
Петр метался по своему шалашу в тоске и смертельной досаде. Вся главная 
квартира Второй армии сбиралась любоваться его смелым гневом и сочувствовать 
пылкой ярости. Невозможно полагаться на Фабия! Нельзя доверять его 
нечленораздельным отпискам! У страха глаза велики. Да и не тот у Барклая глаз, 
что у Багратиона. И князь Петр Иванович решился выяснить, чего именно боится 
Барклай. А для этого приказал немедленно сформировать легкий отряд из двух 
батальонов Смоленского пехотного полка и нескольких эскадронов конницы и 
отправить его в ночной поиск за Катань... 

Уже смеркалось, когда Багратион вышел проводить уходивший в экспедицию отряд. 
Дождь усиливался. Земля становилась все хлипче и вязче. Но люди глядели весело. 
У лошадей был сытый вид. Саквы, полные овса, тяжело покачивались у седел. 

- Мундштучь! Садись! Глаза налево, по четыре направо заезжай, ма-арш! М-а-арш! 

- С богом! - сказал Багратион. - Ночь спать не буду, други, вас поджидаючи! 

До Катанского леса шли без предосторожностей. Живо раздавался легкий топот 
наскаканных коней, бойко звенел людской говор, позвякивали гусарские сабли и 
мерцали в темноте огоньки офицерских трубок. В лесу надо было быть осторожнее. 
Проводники, которые вели отряд, говорили, что вчера земляки их, ехавшие в 
Смоленск, видели по ту сторону засеки французов. В надежности проводников 
сомневаться не приходилось. Это были три крестьянина из деревни Росасны - три 
русака, честных, смышленых и смелых до отчаянности. Никакой шум не выдает так 
предательски ночное движение войск, как человеческий голос. Да что голос! 
Чириканье куличка слышно бывает по ночам за версту! 

- Сабли под ляжки! - скомандовал подполковник Давыдов своим гусарам. Молчать, 
ребята, ни чичирк! 

И стало в лесу тихо-тихо - сучок не треснет, листочек не прошелестит. Надо было 
иметь звериное ухо, чтобы услышать, как кони пошевеливали удилами. Лес редел, и 
поляна открывалась за поляной - верный знак, что близка опушка. 

Гусар Циома был смешлив от природы. Иной раз когда кругом и не было никого и 
смешного ничего отнюдь не происходило, вдруг вскакивал он с места и, силясь 
удержаться от хохота, начинал хрипеть, шипеть, как старые стенные часы перед 
боем, плеваться и так громко кашлять, что по соседству вздрагивали и люди и 
лошади. 

- А ты ж, Циома, забув, я колысь давав тоби хлиба, - склонясь с седла, 
прошептал товарищ-гусар, - а ты теперь дай мени трошки сала. 

Эта невинная шутка чуть не опрокинула веселого гиганта наземь. Циома прыснул, 
зафыркал, и громовое эхо его хохота раскатилось по всему лесу, дробясь и 
повторяясь в тысяче подголосков. Давыдов случился близко. 

- Лови, бестия! 

Над Циомой сверкнули ножны подполковничьей сабли. Хр-рясть! Удар пришелся по 
шее. Да какой удар! Будь гусар под каплей, не жаль бы. А то ведь так, ни за что.
 Но дело оказалось непоправимым. На опушке взыграла тревога. Заревел горн. И 
через минуту послышался тяжелый ход конницы. Впереди скакали офицеры, за ними - 
трубачи. Эскадрон французских кирасир в белых шинелях и мутно поблескивавших 
касках вырос перед гусарами Давыдова словно из-под земли. Конь-неук встал под 
Циомой на дыбы. Смешливый великан выхватил саблю. Кругом него уже звенели 
клинки и гремели пистолетные выстрелы. Рубились лихо. И коли сек гусар по 
черепу, так до самых бровей, по плечу - так до самого пояса. Давыдов чертом 
вертелся в этом аду. 

Казаки и пехота выходили к опушке с другой стороны. Среди них не было Циомы. И 
потому им удалось подойти к французскому биваку без тревоги и насесть на него 
как снег на голову. Пока гусары справлялись с кирасирами, пехота крушила 
французский обоз, а казаки рыскали по лагерю, подбирая трусливых. Что это был 
за лагерь и чей обоз? Выяснилось это самым необыкновенным образом. Донской 
урядник Кузьма Ворожейкин и рядовой Смоленского пехотного полка Агей Сватиков 
никогда до сих пор не встречали друг друга. Судьба впервые столкнула их в эту 
ночь под огромной сосной, огороженной плетневым забором, у большой роскошной 
коляски с поднятым верхом. И случилось так, что одновременно с двух разных 
сторон заглянули они в кузов этой коляски. То, что они увидели там, было в 
высшей степени интересно и важно. В экипаже прятался французский офицер с белым 
крестиком Почетного легиона на груди. На лице его явственно обозначались 
отчаяние и жестокий страх. Дрожащая рука сжимала огромный пистолет. Урядник и 
солдат, не раздумывая, полезли на француза. Но кавалер Почетного легиона, 
несмотря на свою очевидную застенчивость, был силен и ловок. Сперва грохнул 
выстрел, а затем тяжелая, налитая свинцом рукоятка еще дымившегося пистолета