по лагерю с поручением начальника дивизии, когда нос к носу налетел на князя 
Багратиона. Дух занялся во мне от радости при виде чудного моего героя. Не 
помню, как отдал я ему честь, но явственно помню знак его, ко мне обращенный. 
Князь приказл остановиться и подъехать. Я исполнил, сам себя не помня. 

- Конек твой некрасив, - сказал он, улыбаясь так ласково, как лишь один и умеет,
 - но добр очень. 

- Так точно, - отвечал я первое, что на язык пришло, - так точно, ваше 
сиятельство! 

- Вижу, ты день и ночь на нем, душа... По нему и узнаю тебя... 

Боже! Багратион заметил и узнает меня... За что же, за что такое счастье?!" 

Полчанинов замолчал. Руки его неловко мяли тетрадку дневника. Командир 
гренадерской бригады, полковник князь Григорий Матвеевич Кантакузен, быстро 
поднялся из-за стола, на котором вкусно дышала румяная кулебяка, приятно 
отдавала холодком льдистая ботвинья и заманчиво белел поросенок в сметане. 
Князь с жаром обнял прапорщика. Случалось уже не раз, что Полчанинов читал ему 
страницы своего походного журнала, и полковник, слушая, умилялся до слез, 
имевших обыкновение ни с того ни с сего вскипать на его черных как сажа глазах. 
Случалось, что и душил он при этом Полчанинова в объятиях. Но такие сцены 
всегда происходили один на один. А сегодня... В шатре Кантакузена, кроме него 
самого и Полчанинова, было много гостей, приглашенных князем на ужин. И какие 
гости! Вот генерал Ермолов в сюртуке нараспашку. Под сюртуком - шпензер, а 
из-под него виднеется расшитая цветными шелками русская рубаха. Как хорош был 
бы этот богатырь, кабы сбросил с себя и сюртук и шпензер да остался в русском 
наряде! Вот граф Кутайсов, молодой красавец, каких можно встретить только на 
портретах Ван-Дика, с волнистою гривой темных волос над белым, открытым лбом. А 
вот и главный гость, давний друг и покровитель полковника Кантакузена - 
Багратион. Ах, зачем затеял все это князь Григорий Матвеич! И вызвал к себе 
Полчанинова, и велел читать вслух журнал... 

За маленьким столиком, поближе к входу, пировали адъютанты. Кое-кого из них 
Полчанинов знал в лицо и по имени, но не был знаком ни с одним. Бедному 
армейскому прапорщику не под пару эти блестящие гвардейцы - ни любимый 
Багратионов адъютант Олферьев, ни корнет конной гвардии князь Голицын, 
нагловатый малый, бесшабашный игрок и кутила, никогда, по слухам, не вылезавший 
из тысячных долгов и известный под прозвищем "принц Макарелли". Были и еще 
офицеры, но все, как на подбор, аристократы и богачи. С иными Полчанинов и 
заговорить не решился бы, а сейчас они посматривали на него с завистью. Почему 
это? Ах, как странно! Полковник Кантакузен расправил огромные бакенбарды а 1а 
Брусбарт, такие черные, что цвет их переходил в синеву, и еще раз обнял 
Полчанинова. 

- Каков, ваше сиятельство? - спросил он Багратиона. - Со временем, пожалуй, в 
Гомеры российские выйдет! А? 

Вероятно, по всей русской армии не было человека добрее и простодушнее князя 
Григория Матвеевича. Лицо его, сохранившее еще благородную резкость южных черт, 
начинало уже слегка заплывать коричневатым жирком и постоянно улыбалось с 
радушной приветливостью. Он был из тех командиров-весельчаков, которые умели 
одновременно и биться с каким-нибудь субалтерном в банк на барабане, и 
диктовать адъютанту очередной приказ по бригаде. Зато и любили его подчиненные! 
И не столько сам он, сколько они гордились тем, что прямыми предками его были 
византийские императоры и молдавские господари. 

- Спасибо тебе, почтеннейший! - говорил Кантакузен Полчанинову. Спасибо! 
Утешил! А мне честь, что в дивизии нашей сыскал я редкого этакого грамотея... 

- Я не грамотей, - сказал Багратион, - для меня писать - все равно что в 
кандалах плясать. Но грамотных люблю. Прошлое - за нами, а будущее им суждено. 
И за Россию рад бываю, когда нахожу таких. Довольно с нас чужих грамотеев. А 
особливо - немецких. Надобно своих иметь. Как немца ни корми, как его ни 
пересаживай, словно капусту, а он все в Берлин глядит... 

- Ох, уж эти мне тевтоны! - улыбнулся Ермолов. - В бане я с одним мылся. Банщик 
над ним веником машет, а тевтон вопит, что ему и от русских веников прохлады 
нет. А когда на него середь зимы в городке одном собаки напали, схватился за 
камень. Да на грех камень не подался, примерз. "Ах, вопит, проклятая страна, 
где камни примерзают к земле, а собаки бегают на свободе!" Вот уж, кажется, что 
русскому здорово, то немцу - смерть! 

- Коли нет у народа своих вождей, - с сердцем вымолвил Багратион, - нет у него 
и своей истории. В пучине забвенья тонут народные доблести. Дух замирает в 
тоске. И славным сородичам подражать исчезает охота. Истории нет, коли нет для 
нее народных вершителей. А чтоб они были,, надобно учиться. Оттого и люблю я 
грамотеев...