- Прибыли! - сказал Ворожейкин. - Ну, как хошь, дед! 

Казачье кольцо разомкнулось, и майор Лемуан очутился среди черного поля. 

Кузьма отвернулся и дал коню нагайку - так, без всякой надобности. Это - знак, 
что неладно у казака на душе. Чаще всего хлопает нагайкой казак, когда уезжает 
из дому и прощается с близкими. Но ведь не разлука же с Лемуаном навела на 
Ворожейкина такую тоску? 

В ночь на двенадцатое июля к маршалу Даву подошли подкрепления французская 
пехота из корпуса Мортье и польский "легион Вислы". Принц Экмюльский был очень 
доволен, так как почти не сомневался в том, что завтра Багратион со всей своей 
армией нападет на Могилев. Только этим предстоящим большим нападением можно 
было объяснить сегодняшний бой у Салтановки, от которого у Даву осталось 
какое-то странно-тревожное чувство. Он не пустил русских вперед. Но неимоверное 
упорство их натиска, дьявольская стремительность атак, стойкость под огнем и 
жестокая сила ответных канонад крепко ему не нравились. Если так дрался 
авангард в частном деле, каково же будет общее дело за Могилев? Уже с вечера 
Даву начал собирать в городе все свои силы. Саперы работали на стенах и за 
стенами, роя окопы и насыпая бастионы для батарей. Никогда не случалось 
адъютантам маршала выслушивать такие грубые окрики, как в эту ночь. Принц 
Экмюльский подпрыгивал на своем кресле, как крышка на кипящем кофейнике. Он был 
в самом разгаре бурной деятельности, когда ему доложили о прибытии майора 
Лемуана. 

Даву выскочил из кабинета навстречу неудачливому батальонеру и налетел на него, 
как смерч. Все, что произошло за сегодняшний день с этим стариком, - начиная с 
позорного отступления его стрелков из-под огня и кончая гибелью батальона в 
лесу и сдачей в плен самого командира, - было гнусно. Но еще гнусней казалось 
его возвращение из плена. Как? Почему? Подозрительное сердце Даву разрывалось 
от негодования... 

- Старая крыса! - едва завидев Лемуана, в бешенстве закричал он. - Я думал, что 
вы просто глупы, как конский потник... Но нет! Тут что-то похуже!.. 

Однако когда Лемуан голосом, дрожащим от обиды, кое-как рассказал о своих 
приключениях, особенно напирая на то, что видел собственными глазами, как 
русские войска выступали к городу, и слышал приказания Багратиона и Раевского 
насчет завтрашней атаки, принц Экмюльский притих и задумался. Если даже и 
предположить, что Лемуан превратился в шпиона, то рассказ его все же разительно 
соответствовал тому, чего следовало ожидать по общему ходу дел. И Даву уж почти 
спокойно приказал: 

- Взять этого офицера под арест! 

Пьон де Комб вышел из кабинета Даву с таким видом, что в дежурной комнате сразу 
сделалось светлей. На груди капитана поблескивал свежей белой эмалью крестик 
Почетного легиона. День Пьон де Комба завершился так, как того желала постоянно 
благосклонная к своему любимду судьба. И, выслушивая сейчас донесение 
прискакавшего из ночной разведки капитана, грозный маршал не кричал и не 
бесновался, как утром, - нет! Впрочем, и Пьон де Комб явился к нему с такими 
сведениями, перед ценностью которых не могло бы устоять никакое предубеждение...
 

Около капитана толпились адъютанты и еще какие-то офицеры. Хором и поодиночке 
они поздравляли его с почетнейшей наградой. Да, за этот белый крестик многие из 
них охотно заплатили бы кровью и кусками оторванных рук и ног! Однако среди 
поздравителей нашелся один, который язвительно спросил капитана: 

- Вероятно, вы привезли дурные вести, что вас так хорошо приняли? 

Очевидно, этот желчный человек прекрасно знал обычаи главных квартир и самого 
маршала. Пьон де Комб не удостоил вопрошателя ни ответом, ни взглядом. Но для 
того чтобы ни у кого не оставалось сомнений в его действительных заслугах, с 
громкой торжественностью сказал: 

- Прекрасные вести, господа! Казачий гетман{34} со своим войском только что 
переправился через Днепр и идет к городу. Мое вечернее открытие не хуже 
утреннего. Завтра нас ждет славное дело. И каждый офицер великой армии сможет 
еще раз показать свою верность императору, как умеет... 

Когда он говорил это, белый крестик ослепительно сверкал на его груди. 

Весь день тринадцатого июля армия Багратиона простояла на месте. Русский 
главнокомандующий рассчитывал этой странностью своих действий окончательно 
запутать и сбить противника с толку. Так и случилось. Казаки Платова с утра до 
вечера гарцевали перед городом, а Даву скакал по укреплениям, с минуты на 
минуту ожидая штурма. День прошел для обеих сторон в этих полумирных занятиях.