бледный канонир. 

Паскевич задохнулся от бешенства. На губах его мгновенно вздулись пузырьки 
белой пены. Он так пустил своего жеребца, что тот перескочил через 
разорвавшуюся пушку и едва не раздавил Травина. 

- Нет, не вы, а я глуп, что приказал вам стрелять! Что? Вы не виноваты? Шпагу 
вашу сюда, поручик! Вы арестованы! Я вас сгною на палочном пикете{29}! Где 
канонир? Как звать? Угодников?.. З-запорю! Адъютант, запишите: сто палок 
мерзавцу... 

Между тем французские стрелки так близко подошли к бугру, на котором гневался 
генерал, что пули их непрерывно свистели кругом и орудийная прислуга падала. По 
редкой французской цепи можно было бить только картечью. Паскевич пришел в себя.
 Бешенство так же быстро остыло в нем, как и вскипело. Да виноват ли 
действительно этот офицер в том, что екатерининская пушка лопнула? 

- Травин! - закричал он. - Возьмите из батареи еще четыре орудия и ведите их 
сюда! 

Поручик живо отстегнул из-под зарядного ящика пристяжную лошадь, вскочил на нее 
и умчался к батарее. 

- Четыре орудия с правого фланга, за мной! Громыхая, пушки выскакали на бугор. 

- Стой! Картечный огонь! 

Выстрелы заахали. Цепь приблизилась. Снова полыхал ружейный огонь. А позади уже 
трещали барабаны, и два пехотных полка первой линии колоннами к атаке, склонив 
ружья на руку, мерным шагом подвигались вперед, прямо на французов. Паскевич 
улыбнулся, показывая острые зубы. 

- Славно! Поручик Травин, ко мне! Спасибо! Адъютант, возвратите поручику шпагу! 
Травин принял шпагу с поклоном. 

- Позвольте напомнить, ваше превосходительство, о канонире Угодникове... 

- Что? Какой Угодников? О чем вы? 

Травин с поклоном вернул свою шпагу адъютанту. 

- Коли так, остаюсь под арестом. Но на палочном пикете не буду. 

- Не лезьте на рожон, - шепнул ему адъютант. - Разумеется, я вычеркну эти сто 
палок Угодникову. Что за фанаберия? 

- Примите шпагу, господин офицер, - гордо проговорил Травин. - Я не возьму ее, 
покамест... генерал окончательно не опамятуется! 

От батальона Лемуана осталось не больше двухсот человек. Майор с отчаянием 
искал глазами Пьон де Комба. Этот капитан - доверенное лицо маршала. Он завел 
сюда батальон Лемуана, он же должен и вывести его из этого ада. Но Пьон де 
Комба не было нигде. Он исчез. А убийственная русская картечь не переставала 
визжать, и солдаты валились целыми взводами. 

- Кой дьявол! - рявкнул наконец майор. - Ко мне, друзья! Пойдем назад! 

Но отступать было поздно. Картечный огонь потух. По лесу громовыми ударами 
раскатилось могучее "ура", и стальная стена русских егерей упала на остатки 
французского батальона. 

Ворожейкин с дюжиной казаков давно уже вертелся около Лемуана. И наконец 
настала минута, когда майор ощутил на своей шее тугую веревку. Он хотел сорвать 
ее с себя и не смог. Ноги его подкосились. Из глаз брызнула кровь... Конь 
майора, в ужасе мотая головой, вырвался из свалки. За ближайшими деревьями его 
без труда поймал капитан Пьон де Комб, наблюдавший отсюда за ходом дела и его 
развязкой. Теперь ему все было ясно. Счастье сидело с ним в седле. Он дал коню 
шпоры и понесся из леса. Капитан спешил к маршалу Даву с донесением о 
несчастном, но блестящем авангардном сражении на правом фланге, о геройской 
гибели батальона и его командира... Капитан был единственный, чудом уцелевший 
участник этой славной бойни. И он почти не сомневался, что беленький крестик 
Почетного легиона сегодня же повиснет на его высокой груди. 

Паскевич задал пленному майору несколько вопросов. Но Лемуан отвечал на них 
только отчаянными восклицаниями: 

- Ah, mon dieu! Ah, Jesus, Marie! Maintenant tout s'en ira au diable{30}! 

Генералу некогда было долго возиться со стариком.