Он сказал это так просто, словно разговор шел в казарме за чаем. - 
И поразительно! - в кровавой свалке, клокотавшей кругом, заулыбались в ответ на 
эти фельдфебельские слова солдатские лица. 

- Стало, и я в рукосуя оборотился! - выговорил Трегуляев и, как-то странно 
сжавшись в плечах, начал выбираться из свалки. 

Рядом с Иваном Иванычем, стиснув зубы, яростно орудовал Старынчук. Каждый удар 
штыка, которым рекрут награждал французов, исполнял двойное назначение: 
во-первых, вымещал потерю того дорогого и близкого, что оставил Старынчук дома, 
и, во-вторых, заслуживал ему столь необходимый и желанный Георгиевский крест. 
Старынчук действовал, как дровосек в лесу, - штык так и поблескивал в его 
длинных, могучих руках. Лицо рекрута было красно и потно от усилий, но он не 
уставал. Наоборот, мочь прибывала к нему с каждой минутой, словно из земли 
переливалась в него. Нет-нет да и вырывалось у соседних карабинеров, 
восхищенных работой Власа, невольное восклицание: 

- Вишь, прах его возьми, что делает! Аж черно да мокро кругом! 

И так продолжал Старынчук заслуживать Егория до тех пор, пока ружье его не 
перебилось в ложе, а сам он не упал. Падая, рекрут ощутил на лице дуновение 
чего-то свежего, - может быть, это был ветер. И на этом как будто все кончилось.
 Однако через несколько минут он поднял голову и сел. Он не понимал, что с ним 
случилось, и боли не чувствовал нигде. Поведя глазами, Старынчук увидел двух 
французских стрелков, которые шли на него со штыками наперевес. Рекрут вскочил,
 - тут он с удивлением заметил на себе кровь, - и схватился обеими руками за 
вражеский штык. Затем принялся размахивать и колоть этим штыком с такой 
страшной энергией и силой, что вмиг свалил с ног какого-то французского офицера 
и несколько солдат. Но здесь снова приключилось со Старынчуком что-то неладное,
 - руки его одеревенели, сердце ухнуло, в голове помутилось, - и он рухнул на 
землю. 

Атака длилась уже минут пятнадцать. В средней флеши почти не оставалось 
французов. Коновницын с успехом действовал слева и справа. Васильчиков вел 
кавалерию. Багратион видел, как засветились медные оклады кирасирских касок, 
слышал, как заиграли трубы. Лицо его было весело. 

- Ура! - кричал он и махал шляпой, вздернутой на шпагу. 

Полковые колонны конницы скакали поэскадронно, на больших дистанциях. Кирасиры 
сидели на лошадях вороной масти, и оттого лавина их, быстро мчавшаяся к флешам, 
казалась черной. 

- Ура! 

Князь Петр Иванович уже почти не сомневался, что отчаянное предприятие его 
исправит, искупит, покроет славой победы, с лихвой возместит несчастную потерю 
флешей. Грудь его бурно и вольно дышала. 

- Ура! 

Страшный удар, подобный электрическому, поразил Багратиона в правую ногу. Он 
качнулся в седле и выронил шпагу со шляпой. Черные кудри его встали дыбом, 
смуглое лицо побелело, глаза закатились, полные слез и крови. Зубы насквозь 
прокусили запекшуюся губу. Нога бессильно повисла около стремени; пониже колена,
 где сгибается складкой блестящее голенище ботфорта, торчали красные клочья 
мышц и острые зубцы белых костей. 

И на боку Багратионова коня также зарделось красное пятно. Оно дымилось, - 
кровь князя Петра Ивановича была горяча. С каждым мгновением пятно 
увеличивалось в размере. 

- Ваше сиятельство! - в ужасе крикнул Олферьев. - Ах, ваше сиятельство! Да что 
же это такое?.. 

Его рука обнимала Багратиона за пояс, и Олферьев чувствовал, как дрожит все 
тело князя и как неудержимо клонится оно с седла вниз. 

- Ваше сиятельство!.. 

- Ни-ни, душа, - прошептал Багратион, - ничего! Главное... чтобы не заметили!.. 
Он обернулся к солдатам. 

- Вперед, други мои! Вперед! Добивайте шельмецов! 

Князю казалось, что он громко кричит. На самом же деле лишь Олферьев с трудом 
мог разобрать в грохоте боя эти еле слышные слова последней Багратионовой 
команды. А кроме него, никто, решительно никто, не слыхал их... Что делалось в 
эту минуту в душе Олферьева, он ни тогда, ни впоследствии не мог ни понять, ни 
даже вспомнить. Но знал одно: если бы тогдашнее состояние его духа осталось в