вестфальской, не то польской пехоты. Яркие отблески солнца играли на оружии и 
красивой амуниции солдат. Они шли в атаку на отклон лесной горы тремя просеками.
 "Кого же они атакуют? Тучкова? Почему он здесь? Когда он вышел из своей засады 
и зачем?" Вопросы возникали один за другим, и каждый оказывался страшнее 
предыдущего. У Олферьева захолонуло сердце. Он перевел коня на крупную рысь и 
пустился в объезд атаки, нарочно не прикрываясь, хотя и знал, что его 
непременно обстреляют. "Вот он, мой поединок с Клингфером!.." 

Пехота Тучкова стояла на отклоне лесной горы под жестоким огнем, но совершенно 
неподвижно. Когда ядро ударяло в ее строй и вырывало из него одного-двух солдат,
 а то и целую шеренгу, - ряды молча смыкались. В этом не было ни хвастовства, 
ни робости. Сам Тучков со штабом находился на большой поляне, с которой 
начиналась средняя просека. Здесь он прохаживался взад и вперед посреди то и 
дело падавших гранат, разрывы которых Олферьев увидел еще издали. Руки генерала 
были заложены за спину, угрюмое лицо выражало досаду и злость. Он знал, что 
именно так Получится, когда Беннигсен поставил его здесь. И неразбериха эта его 
ужасно возмущала. Но, как большинство упрямых людей, вынужденных подчиняться 
насилию, он мстил за него теперь бездеятельностью. Вину за свою бездеятельность 
и за потери в людях, к которым она приводила, Тучков намеревался возложить на 
Беннигсена и, прохаживаясь по поляне, обдумывал, как бы поэффектнее это сделать.
 Тут-то к нему и подскакал Олферьев. 

- Каким образом ваше превосходительство здесь, а не за лесом? Не в засаде? 

Тучков с неудовольствием посмотрел на адъютанта: это что за шишка? Откуда 
прыть - допрашивать? 

- Спроси, братец, не меня, а господина барона Беннигсена. От кого и с чем 
присланы? Олферьев доложил: 

- Его сиятельство князь Багратион вашему превосходительству повелел представить,
 что время вам выходить из засады в тыл вестфальскому корпусу. 

Тучков топнул ногой. 

- Дичь несете, господин адъютант! Какая засада! Никакой засады нет, сами 
видите! И никому в тыл действовать уже нельзя мне. 

Олферьев закусил губу. 

- Сверх того, его сиятельство просит ваше превосходительство отрядить в 
подкрепление левому флангу третью дивизию генерала Коновницына... 

- Что? - крикнул Тучков. - Не могу! 

- Ваше превосходительство!.. 

- Я, братец, старый генерал и знаю, что делаю. Аль не видишь, что сам я 
атакован? Меня уже подвели раз. Довольно! 

Он быстро ходил по поляне и говорил, раздражаясь с каждым словом и незаметно, 
по привычке переходя на французский язык: 

- Il parait que tout le monde commande ici{103}... Олферьев понял, что дело 
потеряно со всех сторон. Вдруг ему ясно представился ужас, совершавшийся на 
левом фланге, и то, как встретит Багратион грубый отказ Тучкова. Отчаяние и 
гнев заворочались в его груди, и дерзкое слово само собой слетело с губ: 

- Mon general, il parait au contraire que personne ne commande ici{104}! 

- Мальчишка! - заревел Тучков. - Vaurien{105}! Последнее слово потонуло в 
оглушительном грохоте взрыва. Лес застонал. Пламя взвилось кверху. Земля и пыль 
взвихрились над поляной. И когда Олферьев открыл глаза, взгляд его сразу 
различил под сосной окровавленного Тучкова. Он сидел верхом на корневище и 
хватал воздух руками. Голова его падала, бок был вырван. Адъютанты суетились и 
кричали. 

Через несколько минут Олферьев выводил из Утицкого леса на левый фланг третью 
дивизию генерала Коновницына, 

Коновницынская дивизия проходила мимо лагеря московского ополчения. Ратники еще 
не были введены в бой, они ждали распоряжений. Но лагерь их уже был под сильным 
огнем. Ополченцы мотали головами, кланялись и крестились, иные даже бухались на 
колени. Жуковский смотрел, как шли на левый фланг войска Коновницына - из 
одного пекла в другое. Солдатам казалась смешной и непонятной трусливая 
опасливость ратников. Нет-нет да и вырывались из солдатских рядов едкие 
при-смешки: 

- Кланяйся ниже, борода! Сними шапку! Крестись большим крестом! Бей поклоны, 
дуралей!