отступлению. 

Тем не менее армия строилась в боевой порядок, и в разных концах позиции 
возводились укрепления. Правда, войска столько раз уже ожидали сражения и 
готовились к нему, так долго отступали в виду неприятеля, что в конце концов 
изверились в своих надеждах на генеральный бой. Но приезд Кутузова, очевидные 
выгоды царево-займищенской позиции и работы по ее укреплению заставляли думать, 
что решительный день настал. 

В избе, занятой фельдмаршалом, происходило совещание корпусных генералов армии. 
Кутузов сидел в кресле посредине горницы, окруженный этими нарядными, красивыми,
 ловкими, изящно-осанистыми людьми. По сравнению с ними он казался короток 
ростом, грузен, неуклюж и даже жалок со своим кривым, непрерывно слезившимся 
глазом. У эмеритальной кассы военного министерства в Петербурге можно наблюдать 
сотни этаких отставных инвалидов, пришедших за получением пенсиона. И никто 
никогда не встречал такого фельдмаршала. Говорил Кутузов тихо, и когда говорил, 
то как будто думал о чем-то совсем другом. Но, как ни горячились генералы, как 
ни поднимали, споря, свои громкие голоса, тихая речь фельдмаршала была слышнее. 


- Теперь дело наше, - говорил Багратион, - не в том состоит, чтобы искать 
позиции. Надо действовать. Мы гораздо неприятеля превзошли и духом и единством..
. 

- Дельно, дельно! - повторял Кутузов. - Ох, как дельно говоришь ты, князь Петр! 
Мнение ваше, Михайло Богданыч? 

- Надобно бой принять, - твердо сказал Барклай. - Что доселе тому 
препятствовало, не существует ныне. 

- Очень дельно! Нижайше, Михайло Богданыч, благодарен я вам за меры 
подготовительные, к бою принятые. И позиция здешняя хороша отменно. 

Раевский сидел молча. Видно было, что он и не собирается говорить. Николай 
Николаевич знал Кутузова и не сомневался, что мнения генералов нужны ему вовсе 
не для того, чтобы решить вопрос о бое у Царева-Займища. И фельдмаршал, изредка 
вскидывая на него свой одинокий глаз, тоже знал, почему молчит Раевский. Для 
того чтобы другие не поняли этого, он сказал: 

- Голоса твоего, герой салтановский, не слышу. Да и к чему слова, когда вместо 
них дела твои кричат. Молчание - золото. Дельно, очень дельно! 

Кутузов обернулся к Платову. 

- Тебя ни о чем не спрошу, атаман... Волком рыщешь, боя ищешь... Готовься, 
братец! Видную тебе в сражении назначаю я роль. 

Но, чтобы не подумал Матвей Иванович, будто обещан ему снова арьергард, добавил,
 обращаясь к маленькому Коновницыну: 

- Умри, Пьерушко, а чтобы ближе, чем на два перехода к хвосту нашему, француза 
не было! 

Значит, Семлево не забылось Платову. Кудрявый генерал с большим горбатым носом 
и молодецки выпяченной вперед грудью остановил на себе взгляд фельдмаршала. Это 
был Милорадович, только что приведший из Калуги шестнадцать тысяч наскоро 
обученных рекрут. Генерал этот был учен: слушал курсы в Кенигсбергском и 
Геттингенском университетах, изучал артиллерию в Страсбурге, а фортификацию в 
Меце. Кроме того, был он на редкость храбр и деятелен необычайно. Войска, 
приведенные им из Калуги, почти не слезали с подвод для скорости движения. Зато 
и пришли они без ружей и сум, оставшихся в обозе. 

- Миша, родной мой! - сказал ему Кутузов. - Утешил ты меня быстротой. Ангелы 
так быстро не летают! 

Всех решительнее настаивал на принятии боя у Царева-Займища назначенный 
одновременно с Кутузовым в должность начальника его главного штаба генерал от 
кавалерии барон Беннигсен. Он не сидел, а стоял и по высоте своего роста почти 
доставал седой макушкой потолок избы. Длинное сухое лицо его было холодно. Но 
энергичные аргументы в пользу боя вылетали из Беннигсена, как вода из 
брандспойта. В позиции здешней он видел только достоинства. Успех сражения 
казался ему бесспорным. От времени до времени он быстро проводил длинным 
розовым языком по узким губам, - в этом проявлялось его раздражение. 
Действительно, Беннигсену не нравился весь ход совещания, в котором он мог лишь 
подавать свой голос, вместо того чтобы собирать и взвешивать чужие голоса. 
Удовольствие от возвращения к делам и возможности если не направлять, то по 
крайней мере влиять на них, отравлялось давней привычкой к главному 
командованию. Долгое время Беннигсен, как казалось ему, с достоинством и 
блеском занимал положение, в котором Кутузов выглядел сейчас таким жалким и 
смешным. Беннигсен был единственным генералом в Европе, которого боялся