поправляться. Серые облака сбежали с неба, и на тихую синеву его медленно 
выплыл золотой месяц, покрыв сумеречную землю своим жемчужным сиянием. Иван 
Ивакыч стал на молитву. Опустившись на колени, он снял с головы сперва 
высоченный кивер, а потом и курчавый черный парик. Плешивая, как коленка, и 
только вдоль шеи окаймленная редкими седыми волосами голова его засверкала. 

- Упокой, господи, раба твоего воина Власия! Святых лик обрете источник жизни...
 Да обрящает и он путь покаяния... Надгробное рыдание... 

Голова Ивана Иваныча заметно тряслась. Трегуляев, тоже без кивера, стоял рядом 
в глубокой задумчивости. Из холодного мрака ночи донеслись громкие голоса. По 
земле, плотно убитой, как бывает на выгонах, глухо застучали шаги. И прямо к 
костру вышел Старынчук в сопровождении комендантского ефрейтора и полудюжины 
полицейских драгун. Длинное лицо его радостно улыбалось. Он неловко переминался 
с ноги на ногу и, по-видимому, хотел сказать что-то. Но, по обыкновению, слова 
только царапали его язык и никак не сползали. 

- Ах ты пострел! - крикнул Иван Иваныч, не веря глазам, вскакивая с колен и 
топча сапогами свой кудрявый парик. - Да откуда же ты взялся? 

- Тот же блин, да на блюде! - восклицал Трегуляев, бросаясь к Старынчуку с 
объятиями. - Бедненький-то - ох, а за бедненьким - бог! Неужто простили? 

- Прощевали, - отвечал преступник. 

- Кто? 

- Ат он самый... 

- Кто сам-то? 

- Пан изменщик! 

Брезгун только руками развел. 

- Ну и дурень же ты, брат! 

Трегуляев замотал головой, как лошадь, - такой взял его смех. Все случившееся 
было в высшей степени поразительно. Но еще поразительнее оказалась принесенная 
Старынчуком из-под ареста новость: едет пан Кутузов. 

- Куда едет-то? Зачем? - теряя терпение и начиная сердиться, допытывался 
Брезгун. 

Но новость эта уже молнией неслась по биваку. Дивизионный квартирмейстер, 
прапорщик Полчанинов, подошел к фельдфебельскому костру. Подобно тому как в 
Смоленске завертел, закрутил его Фелич, так теперь захватывали совершавшиеся 
кругом события. Только в Смоленске плыл он по течению мелкого житейского ручья, 
а в Дорогобуже вышел навстречу морскому приливу и - устоял. Что бы ни говорить 
и ни думать, а Старынчука спас он. 

- Ну-ка, покажи мне преступника! - сказал он Брезгуну. - Я ведь его и в глаза 
не видал... 

Перед прапорщиком вытянулась счастливая дылда с расплывшимся в улыбке длинным 
лицом. Фигура эта вызвала в Полчанинове странные чувства. Не откажись он 
подписать приговор суда, не бросься к Кантакузену, не пойди с князем Григорием 
Матвеевичем к принцу Мекленбургскому, а от него к Багратиону и Куруте, - лежал 
бы сейчас Старынчук с пулей в сердце, а не стоял бы у костра и не улыбался. И 
он, Полчанинов, - вершитель этой победы! Это уж не проигранная в карты 
Сестрица! Там была радостная благодарность Травину за спасение лошади, здесь - 
отвага, поднимающая дух до небес, и гордое чувство собственной силы. Дело 
Старынчука не прошло для Полчанинова даром. Он перестал быть мальчиком и 
превратился в решительного и уверенного в себе мужчину. Но и детского в нем еще 
оставалось много. 

- Гутка идет, ваше благородие, будто Кутузов, Михайло Ларивоныч, командовать 
нами едет, - осторожно проговорил Брезгун. 

Но Полчанинов ничего не ответил, только головой тряхнул да, заломив руку за шею,
 локтем вперед, прошелся гоголем кругом костра, мелко отбивая ногами плясовую. 

- Конец дрязгам! Конец ретираде! Ура! 

Это "ура" уже гремело по всему лагерю Первой армии. Доносилось оно также и из 
лагеря Багратионовых войск. 

- Едет Кутузов бить французов! - закричал Трегуляев. - Ура! 

Только теперь, в эти первые минуты распространения слуха о приезде Кутузова,