е участие. Чего я 
желаю? Я желаю, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты 
не останешься в нем долго. Живи как следует, если желаешь умереть спокойно, и 
не презирай укоров совести: это величайшая мука для великой души».

Больше часу ходили они в молчании, поведал цесаревич собеседникам, наконец 
ночные путники подошли к большой площади между мостом через Неву и зданием 
Сената. Незнакомец остановился и сказал наследнику:

— Павел, прощай, ты меня снова увидишь здесь и еще в другом месте, — затем 
приподнял шляпу, за которой он увидел орлиный взор, смуглый лоб и строгую 
улыбку прадеда — Петра Великого.

— Раньше чем я пришел в себя от удивления и страха, он уже исчез.

Собеседники изумились, когда цесаревич сказал, что на этом самом месте 
императрица приказала соорудить памятник, который изображает Петра на коне, и 
он скоро сделается удивлением всей Европы.

— Не я указал моей матери, что это место предугадано заранее призраком, — тихо 
закончил тогда Павел.

Да, такой рассказ должен был свидетельствовать отнюдь не о помутившемся разумом 
царевиче (подобные слухи периодически подбрасывались), а о его предопределении 
следовать стопами великого Петра. Он ехал также инкогнито, как и в конце 
предыдущего века император России, он ехал также познать Европу, как тот — 
ощутить пульс науки и искусства, овладеть ими, как великий император. Но была 
великая разница: Петр все пробовал сам, решал сам, махал топором, лазил на 
палубы и мачты, спускался в трюмы, чертил чертежи, опробовал, учился, применял 
у себя в России.

Павел же только созерцал и раздражался, что он не император. Хотя созерцать он 
пытался то, что пригодилось бы для будущего царствования. После Вены он побывал 
в Триесте, Венеции, Болонье, Риме. В Неаполе он встретился с горделивыми и 
чванливыми королями обеих Сицилии Марией-Каролиной и Фердинандом. Во Флоренции 
он в раздражении осудил завоевательскую политику матери и ее фаворитов, обещал 
разжаловать их в будущем и далее проехал через Ливорно, Парму, Милан, Турин во 
Францию. В Париже в его честь следовали приемы, празднества, балы. Версаль, 
Трианон, Шантильи горделиво распахнули двери. Его угостили даже смотром 
французских войск на Марсовом поле. Ни он, ни Мария-Антуанетта, ни Людовик XVI, 
ни королевский двор не знали, что всего через несколько лет королевская власть 
рухнет, рассыплется в прах Французская империя, а оставшиеся в живых 
французские аристократы побирушками придут ко двору русского императора просить 
помощи от разбушевавшейся революции и будут натравливать его на Францию. Но 
тогда в Европе звучала музыка, ярко вспыхивали свечи, сверкали бриллианты, 
королевские дворы встречали графа и графиню Северных.


* * *

На рейде в Ливорно встали в полукруг все корабли русской эскадры контр-адмирала 
Якова Сухотина. То ли по неизведанной случайности, то ли по причине старых 
сложившихся связей, то ли из-за особой отзывчивости ливорнцев и их правителей 
русские корабли и целые эскадры в XVIII веке заходили сюда довольно часто. 
Заходили, вставали на долговременную стоянку, килевались здесь и 
ремонтировались, получали мясо и вино, хлеб и крупу. В городе к русским морякам 
относились доброжелательно и гостеприимно. Нередко можно было встретить на 
приеме в ратуше, у богатого негоцианта, или в замке местного аристократа 
офицера или даже самого командующего эскадрой. А на городском карнавале, в 
прибрежной винарне танцевали, прижимая к себе веселых девушек, немного 
сдержанные, но добродушные и улыбчивые матросы. Лишь в церкви католической они 
не бывали, по греческому обряду молились на своих кораблях, у своих священников.


В апрельский, божественный, по утверждению ливорнцев, день, ибо именно в такой 
весенний день и мог только воскреснуть всевышний, с эскадры никто не был 
отпущен на берег: ждали графа и графиню Северных. Ждали и хотели блеснуть 
мастерством постановки парусов, хождения в море, умения стрелять точно в цель, 
для чего вывезли и поставили на якорь ветхое судно греческого торговца, 
пообещав заплатить за рухлядь, доставить его грузы на фрегате. Ждали. Наблюдали 
в подзорные трубы за приморской дорогой. Как всегда в таких случаях, карета 
показалась неожиданно. Яков Филиппович Сухотин запутался в разноцветных коврах, 
выбегая из подготовленного к торжественному проезду к кораблям барказа, но 
четко доложил: «Эскадра ждет...» Граф Северный небрежно махнул рукой и 
проследовал сквозь кучу зевак, прослышавших о приезде какого-то знатного 
русского. Барказ приблизился к эскадре. А там, переливаясь от корабля к кораблю,
 гремело: «Ур-р-ра!» Трепетали флаги расцвечивания, на вантах расположились 
моряки. Вдоль бортов палубы с ружьями выстроились солдаты. Грянули пушки. Залп. 
Один, пять, десять, пятнадцать, двадцать. Всему городу стало ясно — особа 
знатная необычайно. Граф прошел по палубе вдоль строя, подал два пальца 
офицерам и, обернувшись к Сухотину, тихо сказал:

— Пр