он веков ведет к 
почестям, и эти почести чтут и уважают люди военные. Но было в народе 
сдержанное отношение, недоверие, а то и презрение к высоким словам, пышным 
наградам и званиям, что сыпались иногда на не нюхавшего пороха полководца, на 
не водившего в дальний поход эскадры флотоводца, на глупого, но способного к 
интриге царедворца. Сколько их, военных и других «гениев», пытались слепить 
«верхи» и тайные круги, беспринципные приближенные, стоящие у трона, владетели 
явных и скрытых богатств, каким только пустоцветам не поклонялось общество и 
высший свет, каким средним, невыразительным, в лучшем случае ординарным 
начальникам не подчинялась армия и флот. Как звучно и торжественно 
произносились в XVIII и начале следующего века слова: «адмирал Войнович, 
контр-адмирал Мазини, адмирал фон Дезин, адмирал Чичагов, вице-адмирал Кушелев, 
адмирал Траверсе!»... Кто помнит их ныне? Были ли за ними выдающиеся победы, 
судьбоносные преобразования флота, надолго поднимавшие морское дело порядки? 
Нет, не были... А ведь это — «командиры» флота разных мастей, вершители судеб 
многих кораблей и их экипажей да и всей морской судьбы России.

Казалось, самой выдающейся фигурой в отечественном флоте конца XVIII века был 
подлинный флотоводец русских эскадр адмирал Ушаков. Но прошло едва ли десять 
лет после его отставки, и о нем постарались забыть, и в императорском дворце, и 
Адмиралтейств-коллегии, в штабах флотов и морских училищ. Вот и заканчивал свой 
век забытый властью и флотскими командирами здесь, в центре России, на 
Тамбовщине опальный русский флотоводец Федор Федорович Ушаков. Сорок кампаний 
провел он, ни в одном сражении не потерпел поражения. Блестящие победы русского 
флота у Тендры, Керчи, Калиакрии, Корфу под его началом сделали имя Федора 
Ушакова легендарным. Но мало кто помнил об этом тогда в России. Его морские 
служители, оставшиеся в живых подчиненные помнили, конечно, но не они хранили 
описания, планы и схемы его сражений, не они утверждали памятные медали в честь 
побед, не они ставили памятники и обелиски. Он и сам с сомнением вспоминал о 
дальних походах и сражениях. Все силы, душу и деньги отдавал ныне убогим, 
больным и калекам. Глаза его были открыты, но взор бродил где-то там, по 
далеким рейдам, бухтам и гаваням, натыкался на крепостные стены и прибрежные 
рифы.

Звуки того дня и прошлого перемешивались в нем, наплывали один на другой, 
заставляли вздрагивать, озираться. Зашелестел камыш у берега, и зашуршали, 
захлопали паруса у Ахтияра, каркнул где-то ворон, послышалась последняя 
скорбная молитва над зашитыми в белый саван морскими служителями. Шли куда-то 
матросы, весело стучали топорами плотники, где-то рядом метнулся карп, и тут же 
раскаленное ядро шлепнулось в воду... Мелькнула ласточка, и теплая женская 
улыбка согрела сердце. Напрягаясь, всматривался в своих боевых командиров — 
Дмитрия Сенявина, Ивана Поскочина, Ивана Селивачева, Александра Сорокина, 
Гавриила Голенкина, Евстафия Сарандинаки. Молодцы! Хорошо ведут корабли!

Набежал ветер, пытаясь закутать, запеленать одинокого адмирала, а тот отстранял 
его рукой, пробуя задержать видения и прошлое. Вдали от моря заканчивал жизнь 
величайший флотоводец Отечества. Казалось, слава покинула его навсегда. 
Покинула раньше, чем закончилась жизнь. А может, и впрямь море не было 
российской стихией тогда, может, и не могли оцепить истинное величие 
несухопутного гения в России? Ведь чуть более ста лет назад лежала она на 
Великих восточно-европейских равнинах, отрезанная от морей и океанов, являя 
собой обширную сухопутную державу, вроде бы и не помышляющую вырваться на 
морские просторы.




Удаление от моря


Ушаков был удален от моря в начале XIX века, в преддверии грозного 
наполеоновского нашествия. Тогда-то раздался панический и усталый голос: «Все! 
Хватит тратить средства на морской флот. Россия не морская держава». Словно бы 
и не было славных побед на морях, словно не бороздили Балтику и Черноморье, 
Белое и Охотское моря отечественные корабли, словно не трепетал дотоле в 
Средиземноморье и Атлантике Андреевский флаг. Может быть, проявилась тут и та 
боязнь морских просторов, сухопутная ограниченность, что всего сто двадцать лет 
назад была образом мысли некоторых правителей Российского царства? Правителей, 
возможно, да, но не народа, не русских людей, не потомков древних русичей, 
которые ходили по Днепру, Десне, Днестру на дальние расстояния. Путь из «варяг 
в греки» имел на своем протяжении все водные пути — речные, озерные, морские. 
Новгородцы и киевляне умели управлять кормилом, веслом и парусом. Привычным, 
обычным и понятным тогда для русского человека было море. На юге оно так и 
называлось Русским и подчинялось как корабельным дружинам князя Олега и 
Святослава, так и караванам купеческих судов, а на Севере плавали славяне от 
знаменитого острова Буяна — Рюге в царства далеких Салтанов. Древнейшие 
славянские очаги были очагами морской выучки и мастерства.

В вышедшей в конце XIX века в Англии книге морского историка Ф. Джена «Русский 
флот в прошлом, настоящем и будущем» отмечалось:



«Русский флот, который считался сравнительно поздн