Быстро сменяющиеся министры со своими премьерами во главе не успевали 
чтолибо завести, как уже заменялись новыми. Большинство министров назначалось 
управлять такими министерствами, которые им раньше были совсем неизвестны, и 
каждый из них должен был начинать с того, что знакомился с теми функциями, 
которые ему надо было исполнять. Но, в сущности, и на это у них времени не было,
 так как они главным образом должны были заниматься борьбой с Государственной 
думой и общественным мнением, чтобы отстоять свое существование. Что 
удивительного, если при этих условиях управление государством шло все хуже и 
хуже, а от этого непосредственно страдала армия! Конечно, нам не объясняли 
причин расстройства народного хозяйства, но нам говорилось, что этому 
бедственному положению помочь нельзя, мы же все дружно требовали, чтобы армия 
попрежнему была хорошо одета, обута и кормлена.
      
      Относительно военных действий на 1917 год абсолютно ничего определенного 
решено не было. Военный совет в этот день своих занятий не кончил. На следующий 
день, также после завтрака у царя, заседание продолжалось, но с таким же малым 
толком, тем более что нам было сообщено, что царь, не дожидаясь окончания 
военного совета, уехал в Царское Село, и видно было, что ему не до нас и не до 
наших прений. Во время нашего заседания было получено известие об убийстве 
Распутина, и потому отъезд царя был ускорен, и он экстренно уехал, быстро с 
нами простившись. Понятно, мы – главнокомандующие, генералы Рузский, Эверт и я 
– сговориться ни о чем не могли, так как различно понимали положение дел. Было 
лишь решено, по предложению Гурко, формировать в каждом корпусе по одной новой 
пехотной дивизии, но без артиллерии, так как ни орудий, ни лошадей для такого 
количества артиллерийских бригад найти нельзя было. Решено было также в 
принципе, что весной 1917 года главный удар должен наноситься моим фронтом и 
для этого мне будет передан резерв тяжелой артиллерии, находившийся в 
распоряжении верховного главнокомандующего и частью формировавшийся в тылу из 
тяжелых орудий, доставленных нашими союзниками. Никаких, однако, подробностей 
того, в каком направлении мы должны действовать, каких целей должны достигнуть 
и какой маневр в широком смысле этого слова должны совершить, ни говорено, ни 
решено не было.
      
      Не знаю, как другие главнокомандующие, но я уехал очень расстроенный, 
ясно видя, что государственная машина окончательно шатается и что наш 
государственный корабль носится по бурным волнам житейского моря без руля и 
командира. Нетрудно было предвидеть, что при таких условиях этот несчастный 
корабль легко может наскочить на подводные камни и погибнуть – не от внешнего 
врага, не от внутреннего, а от недостатка управления и государственного смысла 
тех, которые волею судеб стоят у кормила правления.
      
      Еще раньше, в начале октября 1916 года, великому князю Георгию 
Михайловичу, ехавшему на фронт для раздачи георгиевских крестов от имени 
государя, я говорил и просил довести до высочайшего сведения, что в такое время,
 какое мы переживаем, правительству нужно не бороться с Государственной думой и 
общественным мнением и не отмахиваться от желания всего народа работать на 
пользу войны, а всеми силами привлекать всех сынов отечества для того, чтобы 
пережить эту страшную военную годину; что не только можно, но и необходимо дать 
ответственное министерство, так как вакханалия непрерывной смены министров до 
добра довести не может, а отстранение от дружной работы общественных сил на 
пользу войны поведет ее по меньшей мере к проигрышу. Великий князь вполне 
разделял мой образ мыслей, немедленно написал подробное письмо о моем с ним 
разговоре и вручил его мне для посылки с фельдъегерем в Ставку, что я в тот же 
день и исполнил. Может быть, это была причина, что царь меня так сухо встретил. 
Последние его слова при отъезде, после которых я уже более не видел его, были: 
«До свидания, скоро буду у вас на фронте». Он не подозревал тогда, что не 
пройдет и двух месяцев, как ему придется отказаться от престола и засесть в 
излюбленном им Царском Селе, но уже не самодержавным владыкою 
полуторастамиллионного народа, а узником, которого потом будут пересылать с 
места на место и наконец лишат жизни.
      
      Во время зимы 1916/17 года войска не могли жаловаться на недостаток 
теплой одежды, но сапог уже не хватало, и военный министр на военном совете в 
Ставке нам заявил, что кожи почти нет, что они стараются добыть сапоги из 
Америки, но прибудут ли и когда, в каком количестве, он сказать не может. При 
этом добавлю со своей стороны, что недостаток сапожного товара к 1917 году 
произошел, не оттого, что было его слишком мало, а вследствие непорядков в 
тылу: чуть ли не все население России ходило в солдатских сапогах, и большая 
часть прибывавших на фронт людей продавала свои сапоги по дороге обывателям, 
часто за бесценок, и на фронте получала новые. Такую денежную операцию 
некоторые искусники умудрялись делать дватри раза. То же самое происходило и с 
одеждой, которую, не стесняясь, продавали, и зачастую солдаты, отправленные из 
тыла вполне снаряженными и отлично одетыми, обутыми, на фронт приходили голыми. 
Против таких безобразий никаких мер не принималось, или же были меры 
недостаточные и не дававшие никаких благих результатов.
      
      Питание также ухудшилось: вместо трех фунтов хлеба начали давать два 
фунта строевым, находившимся в окопах, и полтора в тылу; мяса, вместо фунта в 
день, давали сначала три четверти, а потом и по полфунту. Затем пришлось ввести 
два постных дня в неделю, когда клали в котел вместо мяса рыбу, в большинстве