|
западу. Затем слово было предоставлено генералу Куропаткину, который заявил,
что на успех его фронта рассчитывать очень трудно и что, по его мнению, как это
видно из предыдущих неудачных попыток к наступлению, прорыв фронта немцев
совершенно невероятен, ибо их укрепленные полосы настолько развиты и сильно
укреплены, что трудно предположить удачу; скорее, нужно полагать, мы понесем
громадные безрезультатные потери. С этим Алексеев не соглашался. Однако он
заявил, что, к сожалению, у нас не хватает в достаточном количестве тяжелых
снарядов. На это военный министр заявил, а полевой генералинспектор добавил,
что в данное время легкие снаряды они могут получить в громадном количестве, но
что касается тяжелых, то отечественная военная промышленность их пока дать не
может, изза границы получить нам их также очень трудно, и определить время,
когда улучшится дело снабжения тяжелыми снарядами, они не могут, во всяком
случае – не этим летом. Затем было предоставлено слово Эверту. Он в свою
очередь сказал, что всецело присоединяется к мнению Куропаткина, в успех не
верит и полагает, что лучше было бы продолжать держаться оборонительного образа
действий до тех пор, пока мы не будем обладать тяжелой артиллерией, по крайней
мере в том же размере, как наш противник, и не будем получать тяжелых снарядов
в изобилии.
После этого слово было предоставлено мне. Я заявил, что, несомненно,
желательно иметь большее количество тяжелой артиллерии и тяжелых снарядов,
необходимо также увеличить количество воздушных аппаратов, выключив устаревшие,
износившиеся. Но и при настоящем положении дел в нашей армии, я твердо убежден,
мы можем наступать. Не берусь говорить о других фронтах, ибо их не знаю, но
ЮгоЗападный фронт, по моему убеждению, не только может, но и должен наступать,
и полагаю, что у нас есть все шансы для успеха, в котором я лично убежден. На
этом основании я не вижу причин стоять мне на месте и смотреть, как мои
товарищи будут драться. Я считаю, что недостаток, которым мы страдали до сих
пор, заключается в том, что мы не наваливаемся на врага сразу всеми фронтами,
дабы лишить противника возможности пользоваться выгодами действий по внутренним
операционным линиям, и потому, будучи значительно слабее нас количеством войск,
он, пользуясь своей развитой сетью железных дорог, перебрасывает свои войска в
то или иное место по желанию. В результате всегда оказывается, что на участке,
который атакуется, он в назначенное время всегда сильнее нас и в техническом и
в количественном отношении. Поэтому я настоятельно прошу разрешения и моим
фронтом наступательно действовать одновременно с моими соседями; если бы, паче
чаяния, я даже и не имел никакого успеха, то по меньшей мере не только задержал
бы войска противника, но и привлек бы часть его резервов на себя и этим
существенным образом облегчил бы задачу Эверта и Куропаткина.
На это генерал Алексеев мне ответил, что в принципе у него никаких
возражений нет, но он считает долгом предупредить, что я ничего не получу
вдобавок к имеющимся у меня войскам: ни артиллерии, ни большего числа снарядов,
чем по сделанной им разверстке мне причитается. На это я в свою очередь ему
ответил, что я ничего и не прошу, никаких особых побед не обещаю, буду
довольствоваться тем, что у меня есть, но войска ЮгоЗападного фронта будут
знать вместе со мной, что мы работаем на общую пользу и облегчаем работу наших
боевых товарищей, давая им возможность сломить врага. На это никаких возражений
не последовало, но Куропаткин и Эверт после моей речи несколько видоизменили
свои заявления и сказали, что они наступать могут, но с оговоркой, что ручаться
за успех нельзя. Очевидно, что такого ручательства ни один военачальник никогда
и нигде дать не мог. хотя бы он был тысячу раз Наполеон. Было условлено, что на
всех фронтах мы должны быть готовы к половине мая. Остальные разбиравшиеся на
военном совете вопросы были по преимуществу хозяйственные и в настоящее время
утратили свой интерес, поэтому я о них упоминать не буду. Председательствующий
верховный главнокомандующий прениями не руководил, а обязанности эти исполнял
Алексеев. Царь же все время сидел молча, не высказывал никаких мнений, а по
предложению Алексеева своим авторитетом утверждал то, что решалось прениями
военного совета, и выводы, которые делал Алексеев.
Мы завтракали и обедали за высочайшим столом в промежутках между
заседаниями. По окончании военного совета, когда мы направились к обеду, ко мне
подошел один из заседавших старших генералов и выразил свое удивление, что я
как бы напрашиваюсь на боевые действия; между прочим, он сказал: «Вы только что
назначены главнокомандующим, и вам притом выпадает счастье в наступление не
переходить, а следовательно, и не рисковать вашей боевой репутацией, которая
теперь стоит высоко. Что вам за охота подвергаться крупным неприятностям, может
быть, смене с должности и потере того военного ореола, который вам удалось
заслужить до настоящего времени? Я бы на вашем месте всеми силами открещивался
от каких бы то ни было наступательных операций, которые при настоящем положении
дела могут вам лишь сломать шею, а личной пользы вам не принесут». На это я
ответил этому генералу, что я о своей личной пользе не мечтаю и решительно
ничего для себя не ищу, нисколько не обижусь, если меня за негодность отчислят,
но считаю долгом совести и чести действовать на пользу России. Повидимому,
этот генерал отошел от меня очень недовольный этим ответом, пожимая плечами и
смотря на меня с сожалением.
В этот же вечер я уехал обратно в Бердичев. Тотчас по приезде я
вытребовал всех командующих армиями с их начальниками штабов в Волочиск, как
наиболее центральный для них пункт, чтобы сговориться относительно плана
|
|