просил разрешения отходить по моему усмотрению, так как все равно отход был 
неизбежен, а планомерное, спокойное отступление войск имело большое значение 
для устойчивости фронта. Однако я решительно не знаю, по каким соображениям 
меня продержали еще три дня на Буге и разрешили отходить уже тогда, когда 
противник меня на фланге опередил. Формировавшийся 39й корпус должен был 
подвигаться к Луцку. Командир этого нового корпуса, генерал Стельницкий, явился 
ко мне в единственном числе; очевидно, невзирая на свои отличные боевые 
качества, он не мог один заменить собой двух дивизий, хотя бы и плохих. Тем не 
менее я его послал в Луцк поджидать свои части. У него, впрочем, в руках было 
два или три батальона, и я послал к нему еще Оренбургскую казачью дивизию.
      
      
      
      Войска по всему фронту армии отошли вполне спокойно. отбрасывая 
противника, когда он пытался нас преследовать. Тыл армии заблаговременно был 
оттянут назад, и в этом отношении отход был произведен в полном порядке; лишь у 
Луцка неприятель нас опередил, ибо в это время из 39го корпуса были только 
телеграммы, но ни одного человека. Луцк заблаговременно, распоряжением штаба 
фронта, был очень сильно укреплен, но по преимуществу к югу, откуда никакой 
опасности теперь не было, и более слабо – к западу, откуда неприятель напирал. 
Генерал Стельницкий. невзирая на свое критическое положение, сделал вид, что 
желает защищать Луцк. Этим он принудил австрийцев приостановиться, чтобы 
подтянуть свои войска и тяжелую артиллерию, так как они, повидимому, 
предполагали, что на правом фланге у нас находятся большие силы. Но, 
разобравшись, они выяснили, что перед ними, в сущности, одна спешенная конница, 
и потому хитрость Стельницкого, надеявшегося, что он выиграет время и его 
войска начнут к нему прибывать, не удалась. Он принужден был отходить по дороге 
Луцк – Ровно, куда перешел штаб армии; первые эшелоны своего корпуса. которого 
раньше в глаза не видел, встретил в Клевани (в 20 верстах западнее Ровно), куда 
я спешно направлял один эшелон за другим. Войска прямо из вагонов попадали в 
огонь и получали боевое крещение при совершенно незнакомой обстановке, 
неспаянные и не знавшие своего начальства.
      
      Было весьма мало шансов удержаться на реке Стубель, тем более что 
противник показался и севернее моего правого фланга, и даже было получено 
донесение, что к Александрии (в 15 верстах северовосточнее Ровно) прибыл 
неприятельский кавалерийский разъезд, показавший, что за ним следует 
кавалерийская дивизия. Имея при штабе армии одну дружину ополчения и конвойный 
сводный эскадрон, я выслал этот эскадрон и три роты дружины в направлении на 
Александрию и двинул туда же Оренбургскую казачью дивизию. Вот все, что я мог 
сделать, чтобы в данный момент хоть скольконибудь прикрыть тыл моего правого 
фланга и штаб армии; это, впрочем, временно и оказалось достаточным. Кроме того,
 я спешно перевел к Клевани в распоряжение Стельницкого 4ю стрелковую дивизию, 
чтобы он ее поставил в центре своего корпуса на шоссе Луцк – Ровно, имея две 
свои только что сформированные дивизии, 100ю и 105ю, на флангах; опираясь на 
«железную» дивизию, фронт получился достаточно устойчивый, чтобы задержать 
врага на Стубеле.
      
      Зная Стельницкого как человека очень храброго и распорядительного, я 
временно успокоился за свой правый фланг. У Деражни и севернее я сосредоточил 
7ю и 11ю кавалерийские дивизии и ту же Оренбургскую казачью. Однако с таким 
положением дела я помириться не мог и настоятельно просил генерала Иванова 
усилить меня еще одним корпусом, заявляя, что в случае такого подкрепления я 
буду иметь возможность перейти в короткое наступление, нанести сильный удар 
противнику с охватом его левого фланга и восстановить и укрепить устойчивость 
моего правого фланга. После различных препятствий, о которых тут не стоит 
говорить, мне несколько времени спустя был назначен в подкрепление 30й 
армейский корпус, во главе которого стоял генерал Зайончковский26.
      
      Я был очень рад этому назначению, так как знал Зайончковского уже давно и 
считал его отличным и умным генералом. У него была масса недругов, в 
особенности среди его товарищей по службе Генерального "штаба. Хотя вообще 
офицеры Генерального штаба друг друга поддерживали и тащили кверху во все 
нелегкие, но Зайончковский в этом отношении составлял исключение, и я редко 
видел, чтобы так нападали на коголибо, как на него. Объясняю я себе это тем, 
что по складу и свойству его ума, очень едкого и часто злого, он своим 
ехидством обижал своих штабных соратников.
      
      К этой характеристике можно еще прибавить, что это был человек очень 
ловкий и на ногу не давал себе наступать, товар же лицом показать умел. Что 
касается меня, то я его очень ценил, считая одним из наших лучших 
военачальников, невзирая на его недостатки. Но у кого их нет? Его достоинства 
значительно превышали его недочеты.
      
      30й армейский корпус был отправлен мною на реку Горынь; он 
сосредоточился у Степани. Как только большая его часть была подвезена, я вызвал 
для разговора по прямому проводу начальника штаба фронта генерала Саввича, 
прося его доложить Иванову, что я предполагаю перейти в наступление моим правым 
флангом, дабы отбросить противника за реку Стырь и занять Рожище – Луцк. На это 
мне Саввич ответил, что доложить он, конечно, может, но что едва ли