бы сдержать наступающего врага, я, обсудив с генералом Щербачевым положение 
дела, пришел к заключению, что штурм Перемышля требовал, по всей вероятности, 
еще дней пятьшесть, которых у нас в распоряжении не оказывалось, а потому 
пришлось отказаться от этой выгодной операции, отозвать 12й корпус из 
Перемышля и приказать 11й армии снять осаду этой крепости и занять позицию, 
примыкая своим правым флангом к левому флангу 3й армии и левым – к правому 
флангу 8й армии.
      
      Мои три корпуса заняли приблизительно фронт от деревни Поповище до г. 
Старое Место; это было в последних числах сентября. Так как 3я армия входила в 
состав порученной мне группы, то генерал РадкоДмитриев донес мне, что он 
считает рискованным оставаться на левом берегу Сана, имея эту реку в своем тылу 
при недостаточном количестве переправ, и спрашивал моего согласия на отвод 
армии на правый берег Сана. Должен сознаться/что такое предположение 
РадкоДмитриева мне нисколько не улыбалось по той простой причине, что хотя 
отведенная за реку 3я армия при сильном осеннем разливе, несомненно, 
находилась бы вне какихлибо покушений противника, но и сама она не могла бы 
ничего против него предпринять. Нетрудно было догадаться, что, имея Перемышль в 
своих руках, австрийцы, оставив перед 3й армией небольшие силы, перебросят 
большую часть своих войск с севера на юг, и моя малочисленная армия, ничем не 
прикрытая с фронта, могла оказаться в критическом положении, имея на своих 
плечах подавляющие неприятельские силы. Мне, однако, трудно было не согласиться 
с генералом РадкоДмитриевым на отход его армии за Сан потому, что в случае 
какойлибо крупной неудачи у него он стал бы, несомненно, ссылаться на то, что 
изза эгоистических личных видов я подверг его опасности поражения. Мне, 
заинтересованному в этом деле лицу, по военной этике, было невозможно 
достаточно сильно бороться с его желанием. Я надеялся, что главнокомандующий 
рассудит нас и решит на пользу общего дела. К сожалению, в своих предположениях 
я ошибся, и РадкоДмитриеву было разрешено, в сущности говоря, бросить мою 
армию на произвол судьбы. В таком тяжелом положении мне оставалось лишь одно: 
вытребовать из 3й армии 7й армейский корпус и впоследствии еще одну пехотную 
дивизию, дабы хоть скольконибудь уравновесить мои силы с силами противника.
      
      Как бы то ни было, я успел построить фронт армии ко времени подхода 
австрийцев и, по своему обыкновению, при их приближении перешел в наступление 
для нанесения короткого удара, дабы спутать их карты. Это мне и на сей раз 
удалось. Дело в том, что дорог южнее Перемышля мало, местность гористая и 
глубокие колонны австрийцев, не имея возможности своевременно развертываться, 
должны были принимать бой при невыгодных для них условиях своими головными 
частями. Из подслушанных телефонных разговоров, приказаний и донесений 
явствовало, что в первых числах октября австрийцы считали себя в чрезвычайно 
тяжелом положении, даже критическом; начальство их подбадривало, сообщая, что 
севернее Перемышля русские отошли за Сан и что австрийские войска в ближайшем 
будущем получат богатое подкрепление.
      
      Тут впервые с начала этой кампании вверенной мне армии пришлось около 
месяца вести позиционную войну при крайне невыгодных для нее условиях. Правый 
фланг армии чуть не упирался в неприятельскую крепость, 11я армия, состоявшая 
из второочередных дивизий и бригад ополчения, была малоустойчива, приходилось 
ее постоянно поддерживать, а противник все более и более на. нас нападал с 
фронта, постоянно увеличивая свои силы. Одновременно с этим начало 
обнаруживаться наступление значительных; сил. против моего левого фланга с 
Карпат, которое охватывало 24й корпус; кроме того, также относительно 
значительные силы стали наступать от Сколе и Болехува на Стрый – Миколаев 
прямым направлением на Львов, нам в тыл. На мои настоятельные требования 
прислать мне подкрепления ввиду многочисленности врага и крайне тяжелой 
стратегической обстановки главнокомандующий ограничился лишь тем, что 
распорядился начать эвакуацию Львова, и я был, можно сказать, брошен, как будто 
бы уничтожение моей армии, выход противника мне в тыл и захват им Львова не 
представляли одинаково важного интереса для всех нас.
      
      Должен признать, что я до настоящего времени не могу никак понять такое 
странное, ничем не объяснимое отношение к моей армии, которое могло иметь 
крайне тяжелые и печальные последствия не только для нее, но и для всего 
ЮгоЗападного фронта. Мне и до сего дня не удалось узнать, какие соображения в 
данном случае руководили генералом Ивановым и бывшим тогда его начальником 
штаба генералом Алексеевым. В войсках моих ходили чрезвычайно тяжелые пересуды. 
Мне передавали, что в штабе Юзфронта было обычно выражение: «Брусилов 
выкрутится» или: «Пусть выкручивается». Это, конечно, сплетня, но характерная 
сплетня, и не следовало шутить с народным негодованием, давая повод к таким 
сплетням. Ведь масса солдатская прислушивалась к этим разговорам и добавляла от 
себя: «Конечно, генерал выкрутится, да только нашей кровью и костями». Бодрости 
духа, столь необходимой во время войны, это не прибавляло.
      
      Итак, я был атакован с фронта почти двойными силами противника. 
Производился охват моего левого фланга войсками, спускавшимися с Карпат от 
Турки, и, наконец, направлением на Стрый – Миколаев – Львов выходили ко мне в 
тыл неприятельские силы, значительно превышавшие. во всяком случае, войска, 
которые должны были охранять его. На моем фронте стоял я довольно крепко, но 
меня тревожил левый фланг 11й армии, который обстреливался тяжелой артиллерией