Высказывают иногда мнение, что Наполеон не мог быть победителем в Москве потому,
 что он растянул свои коммуникации, вынужден был оставить на них большую часть 
войск и не мог быть достаточно сильным в Москве. Следовательно, Кутузову ничего 
не стоило воздействовать на коммуникации французской армии и выиграть войну. 
Для этой цели легко было решиться сдать Москву без боя. Но при этом забывают, 
что только из-за растянутых коммуникаций войн не проигрывают, особенно такие 
полководцы, как Наполеон.

Перед сражением под Аустерлицем у Наполеона тоже были растянуты коммуникации и 
разбросаны силы. На эту опасность ему тогда уже указывали его маршалы, но 
Наполеон ответил, что все решит сражение, и действительно все решило 
Аустерлицкое сражение.

Под Смоленском маршалы опять указывали на крайнюю растянутость коммуникаций. 
Наполеон опять ответил, что все решит сражение. Однако Бородино этого не решило,
 как не решило этого и занятие Москвы. Значит, дело не только в растянутых 
коммуникациях, а прежде всего в армии, дерущейся на фронте, в силах, 
воздействующих на коммуникации.

Войну решали не только коммуникации, действия армии, но и ряд других 
политических, экономических и стратегических факторов, и учесть их правильно, 
то есть определить судьбу Москвы и всей России, было далеко не так просто, не 
так легко. И образ Кутузова, стоявшего на Поклонной горе под Москвой в 
сентябрьский день 1812 года на вершине своей полководческой славы или на краю 
возможного своего бесславия и позора, рисуется не только великим, но и глубоко 
трагичным.

Кутузов знал, что исход войны зависит прежде всего от воли к победе русского 
народа и русской армии, от тех военных резервов, которые имеет Россия. Но 
сейчас все зависело от его – Кутузова – решения.

Народ и армия видели в нем спасителя России, ждали, что он поведет войска в 
новое сражение, что не сдаст без боя Москву. Народ и армия готовы были 
сражаться под стенами Москвы. Население Москвы в эти дни рвалось к оружию.

– Лучше умереть в Москве, чем сдать ее неприятелю, – говорили в армии.

«Там, за Москвой, казалось, начнется иная жизнь, немыслимая, если сдадут 
Москву», – писал современник.

Все это говорило Кутузову, что надо сражаться под стенами Москвы, и если 
придется, то дать бой, самый кровавый и ужасный из всех видов боя, – уличный 
бой.

В этом бою можно потерять всю армию, но ее можно было потерять и без боя, 
потому что сдача Москвы грозила деморализацией армии и потерей ее боевого духа. 
Другой армии, способной сразиться с армией Наполеона, в России не было, создать 
ее правительство Александра было неспособно, и Кутузов еще более остро, чем под 
Бородином, почувствовал, что теперь царь, наверно, сможет прогнать его, теперь 
у него будут для этого объяснения, – сдача Москвы без боя сама по себе 
достаточна для смещения главнокомандующего. Она будет означать, что и Бородино 
было поражением, а не победой, как доносил Кутузов.

Что это будет так, об этом говорило поведение Беннигсена, Ростопчина и всей 
толпы завистников и клеветников, которые, почуяв шаткость положения Кутузова и 
поддержку царя, обнаглели в своих обвинениях, говоря, что старик боится 
Наполеона и помешался на ретирадах.

Кутузов помнил, как прогоняли его после Аустерлица, прогоняли после Рущука, но 
тогда царь вынужден был опять его вернуть и поставить во главе вооруженных сил 
и доверить ему судьбу России. А сейчас Кутузов чувствовал, как конфликт между 
ним и царем, то затихавший, то обострявшийся, на этот раз достиг кризиса, и 
стоит только решиться на сдачу Москвы, и его, старого полководца, навсегда 
прогонят из армии. Он должен будет уйти, оставив армию Беннигсену. Ему 
останется короткий путь к могиле, путь к позору и бесславному забвению. Кутузов,
 любивший свою родину, не мог примириться с мыслью, что он сдаст Москву 
Наполеону.

Это не то, что сдать крепость Рущук, чтобы потом вернуть ее, и даже не сдача 
Вены. Речь шла о существовании родной столицы, о существовании русского 
государства, о судьбах русского народа. Москву надо было защищать.

К этому решению вели не только мысли Кутузова в тот час на Поклонной горе – на 
этом настаивали почти все окружавшие Кутузова командиры, для которых хотя и 
было ясно, что на позиции, избранной Беннигсеном, драться невозможно, но еще 
более невозможным казалось сдать Москву без сражения.

И все же мысль полководца Кутузова пробивалась к единственно верному решению. 
Истина точно мерцала вдали, скрываемая разноречивыми доводами и соображениями. 
Но мысль полководца двигалась к истине могучими усилиями ума и сердца. Она