разрыв, и корпус, чтобы не быть отрезанным, тоже стал отходить.

Наступил критический момент боя. Армия Багратиона была расстроена, французская 
артиллерия стала в районе флешей, подготавливая новый удар кавалерийских 
корпусов, которые должны были завершить разгром.

Кутузову донесли о ране Багратиона, падении флешей и отходе левого фланга. 
Как-то по-стариковски заохал, заволновался Михаил Илларионович, потом встал и, 
расспросив офицера, привезшего тяжелые вести, сказал принцу Вюртембергскому:

– Не угодно ли будет вашему высочеству принять па себя командование?

Принц умчался, но, не доехав до деревни Семеновской, прислал адъютанта просить 
у Кутузова подкрепления. Кутузов досадливо поморщился, поняв, что совершил 
ошибку, тут же передал принцу, что он не может обойтись без его помощи и 
советов и просит вернуться в Горки, а командовать войсками левого фланга послал 
Дмитрия Сергеевича Дохтурова.

Кутузов был по-прежнему внешне спокоен, хотя отлично представлял себе, что ждет 
Дохтурова у Семеновского оврага. Там стояли посланные из резерва гвардейские 
Литовский, Измайловский и Финляндский полки. Но отошедшие части 2-й армии были 
в беспорядке. С флешей уже гремели залпы французской артиллерии, вдали 
строились к атаке кавалерийские корпуса Нансути и Латур-Мобура.

Как и семь лет назад, посылая Багратиона к Голлабруну удержать французскую 
армию хотя бы ценой гибели всего арьергарда, так и теперь Кутузов написал 
Дохтурову: «Дмитрий Сергеевич, держаться надо до последней крайности». Он знал, 
что Дохтуров будет держаться.

Герой бесчисленных боев, спасавший армию в болотных теснинах Аустерлица, с 
беспримерной храбростью отстаивавший Смоленск, Дохтуров так же храбро и умело 
действовал у Бородина. На небольшой усталой лошадке – эта была четвертая лошадь,
 трех под ним уже убили – подъехал он к войскам 2-й армии. С рассвета не 
выходил он из-под огня. Усталый, медленно проезжал между расстроенными полками 
и спокойно отдавал приказы. От его незаметной фигурки в поношенном, потертом 
сюртуке один за другим с распоряжениями уносились адъютанты, и с каждой минутой 
восстанавливался порядок, командиры опять брали в свои руки управление людьми. 
Все это было как нельзя вовремя, потому что на ослабевшие полки шли в атаку 
знаменитые французские кирасирские дивизии – дивизии «железных людей».

Страшна была их атака. Могучие всадники в металлических кирасах, на огромных 
конях, под развевающимися знаменами неслись за Мюратом.

На Бородинском поле высятся десятки памятников полкам и дивизиям. Большинство 
их по замыслу одинаково: двуглавый орел на верху обелиска, под ним названия 
полков и на некоторых надпись, прославляющая царя, который в дни Бородина, 
объятый великим страхом, сидел в Санкт-Петербурге, – вот обычный памятник. Но 
на холме за деревней Семеновской стоит невысокий монумент. Он врос основанием в 
землю, квадратный, гранитный, неприступный. В этот памятник вложена глубокая 
идея. Здесь стояли каре гвардейских полков, которые приняли на себя страшный 
удар дивизии «железных людей» и точно вросли в землю, как поставленный в их 
память квадратный гранит. О них, как о гранит, разбились атаки кирасир. 
Кирасиры бросались на каре, а гвардейские полки, пишет Глинка, как острова в 
этом движущемся море всадников, затопившем вокруг всю местность, непоколебимо 
стояли, гибли под ударами, но отвечали огнем и штыками. Натиск длился до тех 
пор, пока не подоспели русские кавалерийские полки и отбросили кирасир.

Весь правый фланг французской армии продолжал висеть над остатками армии 
Багратиона, но сил завершить победу у французских маршалов не было, они 
истощили их в бою.

И маршалы опять и опять просили Наполеона бросить в бой свою гвардию. Ней 
прислал генерала Бельяра и донес, что уже видна Можайская дорога, проходившая в 
тылу русской позиции, у деревни Семеновской. Нужен один только натиск, чтобы 
окончательно решить сражение. Мюрат головой ручался за успех и также требовал 
гвардию.

Сейчас, когда пали флеши и в центре держалась только Курганная батарея, когда 
кризис обороны русской армии достиг высшей точки, Наполеон решил, что, наконец, 
наступил единственный и неповторимый момент в сражении, когда сильный 
неожиданный удар решит исход сражения. Он двинул в бой свою молодую гвардию и 
резервную кавалерию.

Наполеон сам любил этот момент и свою лаконичную магическую фразу: «Гвардию – в 
огонь!», подчиняясь которой мимо него сомкнутыми рядами, могучая, монолитная, 
двигалась в атаку гвардейская пехота; сокрушая все на своем пути, гренадеры 
врывались в оборону войск противника, сея смерть, ужас и панику. Карьером шла в 
атаку гвардейская кавалерия и, скрываясь в дыму и пыли, гнала, уничтожала и 
добивала противника.