дать им знак в случае, если Плеве вернется через Литейный проспект.
     Диспозиция была неудачна. Помимо того, что действие происходило у самых 
ворот дома Плеве, где, кроме конных и пеших городовых, было везде на улице, на 
углах, на Цепном мосту — много агентов охраны, внимание Покотилова разбивалось 
между ожидаемой каретой Плеве и Каляевым, Сазонова — между Плеве, Каляевым и 
Мацеевским. Кроме того, в действие вводилось, а следовательно, и подвергалось 
риску, двое безоружных, непосредственно для покушения ненужных людей, Каляев и 
Мацеевский. Недостатки диспозиции необходимо вытекали из недостаточности 
наблюдения. Незнание маршрута, — возможность проезда Плеве по Литейному и 
Пантелеймоновской, — заставило поставить на Цепном мосту Каляева, недостаточное 
же знакомство Сазонова с каретой министра заставило ввести в дело Мацеевского. 
Именно эти неудобства и предвидел Азеф, не соглашаясь на преждевременное, по 
его мнению, покушение.
     16го я имел свидание для последних переговоров с Покотиловым и Швейцером. 
Свидание состоялось на кладбище АлександроНевской лавры, у могилы Чайковского. 
Швейцер холодно и спокойно обсуждал мельчайшие детали нашего плана. Ему 
предстояла трудная задача — за ночь он должен был приготовить пять бомб и на 
утро раздать их метальщикам. Покотилов, как всегда, волновался. Он горячо 
говорил, что уверен в удаче, как уверен и в том, что именно ему, а не 
Боришанскому и Сазонову, выпадет честь убить Плеве. Он настаивал также, чтобы 
Боришанский в случае, если ему придется бросать первую бомбу, бежал не в 
переулок, а на него, Покотилова. Он говорил, что своими бомбами он сумеет 
защитить и его, и себя. Во время нашего разговора, на кладбище, на соседней 
дорожке неожиданно показался пристав с нарядом городовых. Между могильных 
крестов замелькали погоны и сабли. В ту же минуту Покотилов вынул револьвер и 
быстро, большими шагами пошел навстречу полиции. Швейцер спокойно ждал у могилы,
 засунув руку в карман, где лежал его револьвер. Я с трудом догнал Покотилова. 
Он обернулся ко мне и шепнул:
     — Уходите с Павлом, я удержу их на несколько минут.
     Городовые приближались по боковой аллее. Я схватил Покотилова за руку.
     — Что вы делаете? Спрячьте револьвер.
     Он хотел мне чтото ответить, но в это время полицейские повернули на 
другую дорожку и стали скрываться из виду. Очевидно, тревога была не для нас.
     Ночь с 17 на 18 марта я провел с Покотиловым. Мы сидели с ним в театре 
«Варьете» до рассвета и на рассвете пошли гулять на острова, в парк. Он шел, 
волнуясь, с каплями крови на лбу, бледный, с лихорадочно расширенными зрачками. 
Он говорил:
     — Я верю в террор. Для меня вся революция в терроре. Нас мало сейчас. Вы 
увидите: будет много. Вот завтра, может быть, не будет меня. Я счастлив этим, я 
горд: завтра Плеве будет убит.
     Утром, в 8 часов, я простился с ним, чтобы через два часа встретиться 
снова. В 10 часов, на 16й линии Васильевского острова, Швейцер должен был 
передать снаряды метальщикам. Он должен был подъехать к условленному заранее 
дому в пролетке Сазонова. Покотилов должен был сесть в пролетку и ехать до 
Тучкова моста, где, взяв свою бомбу, выйти и уступить место ожидавшему на 
Тучковом мосту Боришанскому; тот, взяв свою бомбу, должен был выйти вместе со 
Швейцером, который оставлял в пролетке последний снаряд — для Сазонова. 
Боришанский, невозмутимый, как всегда, не выражал ни одобрения, ни осуждения 
нашему плану. Он молча выслушал все подробности диспозиции и аккуратно в 
назначенный час явился на Тучков мост.
     Я видел, как Швейцер подъехал к Покотилову, и как Покотилов сел в пролетку 
Сазонова. Я пошел отыскивать Каляева. Каляев был огорчен.
     — Мне не досталось снаряда. Почему Боришанский, а не я?
     Я успокаивал его, говоря, что троих метальщиков довольно, что Боришанский 
с таким же правом мог бы сказать те же слова, если бы не у него, а у Каляева 
была в руках бомба.
     — Я не хочу рисковать меньше других, — сказал Каляев.
     Я сказал ему в ответ, что риск всегда одинаков и что в случае ареста он 
будет судиться вместе со всеми и по той же статье закона. Он промолчал.
     В двенадцатом часу, я, по условию, прошел в Летний сад и, сев на скамью на 
дорожке, параллельной Фонтанке, стал ждать. Сазонов, Покотилов, Боришанский, 
Иосиф Мацеевский и Каляев каждый занял свое место. Так прошло полчаса в 
ожидании.
     Вдруг раздался удар, будто взорвалось чтото. Я невольно поднялся.
     На другой стороне Фонтанки было попрежнему все тихо. Стреляла полуденная 
пушка в Петропавловской крепости.
     В ту же минуту в воротах сада я увидел Покотилова. Он был бледен и быстро 
направлялся ко мне. В карманах его шубы ясно обозначались бомбы. Он подошел к 
моей скамье и тяжело опустился на нее.
     — Ничего не вышло: Боришанский убежал.
     — Кто убежал?
     — Боришанский.
     — Не может этого быть.
     — Я видел сам: убежал.
     Мы вышли с Покотиловым из Летнего сада. На Цепном мосту, прислонившись к 
перилам, высоко подняв голову и не спуская глаз с Пантелеймоновской улицы, 
стоял Каляев. Он удивленно посмотрел на Покотилова и на меня, но не двинулся с 
места.
     Я и до сих пор ничем иным не могу объяснить благополучного исхода этого 
первого нашего покушения, как случайной удачей. Каляев настолько бросался в