Большинство партии, в лице подавляющего большинства центрального комитета, 
находило, однако, что террор, как крайняя мера, допустим лишь в странах 
неконституционных, там, где нет свободы слова и печати; что манифестом 17 
октября в России объявлена конституция, и что поэтому всякие террористические 
акты с этого момента принципиально недопустимы. Что же касается гарантии уже 
приобретенных страною свобод, то центральный комитет полагал, что народ сумеет 
защитить свое право. Всеобщая забастовка, многолюдные митинги и демонстрации 
укрепили товарищей в этом мнении.
     Предварительное совещание центрального комитета по вопросу о прекращении 
террора произошло еще в Женеве, на квартире у Гоца. На совещании этом 
присутствовало много народу, ибо центральный комитет, до реорганизации его 
первым партийным съездом, был чрезвычайно многочислен; он считал в то время до 
30 членов. На заседании этом голоса разделились. Подавляющее большинство 
говорило против продолжения террористической борьбы. В этом смысле долго и 
сильно говорил Чернов. Сущность его речи заключалась в том, что 
террористические акты после 17 октября по принципиальным причинам недопустимы, 
но что, действительно, правительству верить нельзя, и единственной гарантией 
завоеванных прав является реальная сила революции, т.е. сила организованных 
масс и сила террора. Поэтому, по его мнению, боевую организацию распустить было 
невозможно, следовало, как он выражался, «держать ее под ружьем». В случае 
контрреволюции сохраненная под ружьем боевая организация имеет обязанность 
выступить с народом и на защиту народа.
     Точка зрения Чернова была чисто теоретическая. На практике она сводилась к 
полному упразднению боевой организации, против которого возражал оратор. Для 
меня было совершенно ясно, что «держать под ружьем» боевую организацию 
невозможно, и что такое предложение может сделать только человек, совершенно 
незнакомый с техникой боевого дела. Существование террористической организации, 
каковы бы ни были ее задачи, — центрального или местного характера, — 
невозможно без дисциплины, ибо отсутствие дисциплины неизбежно приводит к 
нарушению конспирации, а таковое нарушение в свою очередь неизбежно влечет за 
собой частичные или общие всей организации аресты. Дисциплина же в 
террористической организации достигается не тем, чем она достигается, например, 
в армии, — не формальным авторитетом старших; она достигается единственно 
признанием каждого члена организации необходимости этой дисциплины для успеха 
данного предприятия. Но если у организации нет практического дела, если она не 
ведет никаких предприятий, если она ожидает в бездействии приказаний 
центрального комитета, словом, если «она находится под ружьем», т.е. люди 
хранят динамит и ездят извозчиками, не имея перед собой непосредственной цели и 
даже не видя ее в ближайшем будущем, то неизбежно слабеет дисциплина: отпадает 
единственный импульс для поддержания ее. А с ослаблением дисциплины организация 
становится легкой добычей полиции. Таким образом, предложение Чернова, на 
первый взгляд как бы разумное, на самом деле, благодаря незнакомству автора его 
с предметом, сводилось к тому, что боевая организация неизбежно отдавалась в 
руки полиции.
     Азеф понял это и, возражая Чернову, высказался в пользу полного 
прекращения террористической деятельности и немедленного роспуска боевой 
организации. Гоц тоже склонялся к этому мнению.
     Я упорно возражал Гоцу, Азефу и Чернову. Я доказывал, что прекращение 
террористической борьбы будет грубой исторической ошибкой, что нельзя 
руководствоваться только параграфом партийной программы, воспрещающей террор в 
конституционных странах, но необходимо считаться и с особенностями 
политического положения страны. Я резко настаивал на продолжении деятельности 
боевой организации.
     Неожиданно я встретил частичную поддержку в лице Тютчева. Он заявил, что в 
общем согласен с мнением центрального комитета, но полагает, что нужно сделать 
исключение для некоторых лиц, в особенности для Трепова, виновника 9 января, 
смерть которого будет понятна массам и не вызовет нареканий на партию. К этому 
мнению, после долгих споров, присоединился и Азеф. В России он отказался и от 
этой уступки.
     На следующий день после этого заседания ко мне пришла Дора Бриллиант. Она 
молчала, но я видел, что она опечалена.
     — Что с вами, Дора?
     Она опустила глаза:
     — Правда ли, что террор хотят прекратить?
     — Правда.
     — А боевую организацию распустить?
     — Правда.
     — И вы позволили это? Вы тоже думаете так?
     В ее голосе были слезы.
     Я сказал ей свой взгляд и сообщил, что происходило на заседании. Она долго 
молчала в ответ.
     — Значит, кончен террор?
     — Значит, кончен.
     Она встала и вышла, не говоря ни слова.
     В начале ноября в Петербурге состоялось вторичное заседание центрального 
комитета по тому же вопросу. Голоса опять разделились. Громадное большинство, в 
том числе Чернов, Потапов, Натансон, Ракитников и Аргунов, держались той точки 
зрения, что террор следует временно прекратить, а боевую организацию «держать 
под ружьем». Немногие, в том числе Азеф, настаивали, что такая формула 
невозможна, и что боевую организацию следует упразднить. Я держался прежнего