Боришанский и Сикорский. Пока я встречал товарищей, Дулебов у себя на дворе 
запряг лошадь и приехал к Северной гостинице, где жил тогда Швейцер. Швейцер 
сел в его пролетку и к началу десятого часа роздал бомбы в установленном месте 
— на Офицерской и Торговой улицах за Мариинским театром. Самая большая 
двенадцатифунтовая бомба предназначалась Сазонову. Она была цилиндрической 
формы, завернута в газетную бумагу и перевязана шнурком. Бомба Каляева была 
обернута в платок. Каляев и Сазонов не скрывали своих снарядов. Они несли их 
открыто в руках. Боришанский и Сикорский спрятали свои бомбы под плащи.
     Передача на этот раз прошла в образцовом порядке. Швейцер уехал домой, 
Дулебов стал у технологического института по Загородному проспекту. Здесь он 
должен был ожидать меня, чтобы узнать о результатах покушения. Мацеевский стоял 
со своей пролеткой на Обводном канале. Остальные, т.е. Сазонов, Каляев, 
Боришанский, Сикорский и я собрались у церкви Покрова на Садовой. Отсюда 
метальщики один за другим, в условном порядке, — первым Боришанский, вторым 
Сазонов, третьим Каляев и четвертым Сикорский, — должны были пройти по 
Английскому проспекту и Дровяной улице к Обводному каналу и, повернув по 
Обводному каналу мимо Балтийского и Варшавского вокзалов, выйти навстречу Плеве 
на Измайловский проспект. Время было рассчитано так, что при средней ходьбе они 
должны были встретить Плеве по Измайловскому проспекту от Обводного канала до 
1й роты. Шли они на расстоянии сорока шагов один от другого. Этим устранялась 
опасность детонации от взрыва. Боришанский должен был пропустить Плеве мимо 
себя и затем загородить ему дорогу обратно на дачу. Сазонов должен был бросить 
первую бомбу.
     Был ясный солнечный день. Когда я подходил к скверу Покровской церкви, то 
увидел такую картину. Сазонов, сидя на лавочке, подробно и оживленно 
рассказывал Сикорскому о том, как и где утопить бомбу. Сазонов был спокоен и, 
казалось, совсем забыл о себе. Сикорский слушал его внимательно. В отдалении, 
на лавочке, с невозмутимым по обыкновению лицом, сидел Боришанский, еще дальше, 
у ворот церкви, стоял Каляев и, сняв фуражку, крестился на образ.
     Я подошел к нему:
     — Янек!
     Он обернулся, крестясь:
     — Пора?
     Я посмотрел на часы. Было двадцать минут десятого.
     — Конечно, пора. Иди.
     С дальней скамьи лениво встал Боришанский. Он, не спеша, пошел к 
Петергофскому проспекту. За ним поднялись Сазонов и Сикорский. Сазонов 
улыбнулся, пожал руку Сикорскому и быстрым шагом, высоко подняв голову, пошел 
за Боришанским. Каляев все еще не двигался с места.
     — Янек!
     — Ну, что?
     — Иди.
     Он поцеловал меня и торопливо, своей легкой и красивой походкой, стал 
догонять Сазонова. За ними медленно пошел Сикорский. Я проводил их глазами. На 
солнце блестели форменные пуговицы Сазонова. Он нес свою бомбу в правой руке 
между плечом и локтем. Было видно, что ему тяжело нести.
     Я повернул назад по Садовой и вышел по Вознесенскому на Измайловский 
проспект с таким расчетом, чтобы встретить метальщиков на том же промежутке 
между Первой ротой и Обводным каналом. Уже по внешнему виду улицы я догадался, 
что Плеве сейчас проедет. Пристава и городовые имели подтянутый и напряженно 
выжидающий вид. Коегде на углах стояли филеры.
     Когда я подошел к Седьмой роте Измайловского полка, я увидел, как 
городовой на углу вытянулся во фронт. В тот же момент, на мосту через Обводный 
канал, я заметил Сазонова. Он шел, как и раньше, — высоко подняв голову и держа 
у плеча снаряд. И сейчас же сзади меня раздалась крупная рысь, и мимо 
промчалась карета с вороными конями. Лакея на козлах не было, но у левого 
заднего колеса ехал сыщик, как оказалось впоследствии, агент охранного 
отделения Фридрих Гартман. Сзади ехало еще двое сыщиков в собственной, 
запряженной вороным рысаком, пролетке. Я узнал выезд Плеве.
     Прошло несколько секунд. Сазонов исчез в толпе, но я знал, что он идет 
теперь по Измайловскому проспекту параллельно Варшавской гостинице. Эти 
несколько секунд оказались мне бесконечно долгими. Вдруг в однообразный шум 
улицы ворвался тяжелый и грузный, странный звук. Будто ктото ударил чугунным 
молотом по чугунной плите. В ту же секунду задребезжали жалобно разбитые в 
окнах стекла. Я увидел, как от земли узкой воронкой взвился столб серожелтого, 
почти черного по краям дыма. Столб этот, все расширяясь, затопил на высоте 
пятого этажа всю улицу. Он рассеялся так же быстро, как и поднялся. Мне 
показалось, что я видел в дыму какието черные обломки.
     В первую секунду у меня захватило дыхание. Но я ждал взрыва и, поэтому, 
скорей других пришел в себя. Я побежал наискось через улицу к Варшавской 
гостинице. Уже на бегу я слышал чейто испуганный голос: — «Не бегите: будет 
взрыв еще…»
     Когда я подбежал к месту взрыва, дым уже рассеялся. Пахло гарью. Прямо 
передо мной, шагах в четырех от тротуара, на запыленной мостовой я увидел 
Сазонова. Он полулежал на земле, опираясь левой рукой о камни и склонив голову 
на правый бок. Фуражка слетела у него с головы, и его темнокаштановые кудри 
упали на лоб. Лицо было бледно, коегде по лбу и щекам текли струйки крови. 
Глаза были мутны и полузакрыты. Ниже у живота начиналось темное кровавое пятно, 
которое, расползаясь, образовало большую багряную лужу у его ног.
     Я наклонился над ним и долго всматривался в его лицо. Вдруг в голове