он своей жизнерадостностью только еще больше оттенял тихую грусть Доры 
Бриллиант. Он верил в победу и ждал ее. Для него террор тоже, прежде всего был 
личной жертвой, подвигом. Но он шел на этот подвиг радостно и спокойно, точно 
не думая о нем, как он не думал о Плеве. Революционер старого, 
народовольческого, крепкого закала, он не имел ни сомнений, ни колебаний. 
Смерть Плеве была необходима для России, для революции, для торжества 
социализма. Перед этой необходимостью бледнели все моральные вопросы на тему о 
«не убий».
     Ивановская прожила свою тяжелую жизнь в тюрьмах и ссылке. На ее бледном, 
старческом, морщинистом лице светились ясные, добрые материнские глаза. Все 
члены организации были как бы ее родными детьми. Она любила всех одинаково, 
ровной и тихой, теплой любовью. Она не говорила ласковых слов, не утешала, не 
ободряла, не загадывала об успехе или неудаче, но каждый, кто был около нее, 
чувствовал этот неиссякаемый свет большой и нежной любви. Тихо и незаметно 
делала она свое конспиративное дело и делала артистически, несмотря на старость 
своих лет и на свои болезни. Сазонов и Дора Бриллиант были ей одинаково родными 
и близкими.
     Конспиративная сторона нашей жизни была, по настоянию Азефа, разработана 
во всех ее мельчайших подробностях. Ивановская, в качестве кухарки, завела 
дружбу с дворничихой, и по утрам старший дворник пил у нас кофе на кухне. 
Сазонов был своим человеком в швейцарской. Он невольно знал все сплетни и все 
разговоры, которые ходили по дому. Я имел вид делового человека, Дора — певицы.
     Каждый день утром я получал через швейцара почту, — большею частью, 
каталоги разных машин, которые я выписывал, как «представитель торговой фирмы», 
из Англии, Франции и Германии. Затем я уходил на «службу» — бродил по городу с 
надеждой встретить Плеве, и, действительно, часто встречал его. Днем 
барыняДора, с громадным пером на шляпе, в сопровождении лакея Сазонова шла в 
город за покупками. Вечером я и Дора часто уезжали из дому, и прислуга, 
освободившись, тоже уходила гулять, — следить за Плеве.
     Регулярный образ жизни и хорошие «начаи» создали нам в доме репутацию 
«первых жильцов». Мы были осведомлены о всех слухах через Сазонова. Непьющий и 
грамотный, на хорошем жалованьи, он был завидным женихом для горничных всех 
квартир, был другом швейцара и на лучшем счету у старшего дворника. Таким 
образом, мы жили, не возбуждая ни в ком подозрений, хотя часто виделись с 
Мацеевским, Каляевым и Дулебовым.
     В конце мая в Петербург приехал Азеф. Я встретился с ним в театре 
«Аквариум». Первый вопрос его был:
     — Купили автомобиль?
     — Нет.
     — Почему?
     Я опять повторил ему свои соображения. Я доказывал, что не стоит тратить 
несколько тысяч рублей на то, без чего мы можем легко обойтись. Он помолчал:
     — А всетаки вы должны были купить.
     Оказалось, что Боришанский, живший в *** с целью изучить ремесло шофера, 
не научился ничему. Таким образом, идея автомобиля сама собой отпадала.
     Азеф вечером, незаметно от дворника и швейцара, прошел к нам в квартиру и 
оставался у нас, не появляясь на улице, дней десять.
     Во время его пребывания у нас случился следующий эпизод.
     Уже несколько дней мы замечали, что на улице Жуковского, около нашего дома,
 ходят филеры. Мы решили, что их привел за собой Азеф. Если бы это было так, то 
квартира наша была накануне ареста. Между тем в поведении дворника и швейцара 
не было заметно ничего подозрительного. Мы терялись в догадках, тем более, что 
наблюдение на улице было открытое: из наших окон мы не раз видели несколько 
наблюдающих за воротами нашего дома филеров. Наконец, это наблюдение 
разъяснилось само собой.
     Однажды вечером Сазонов стоял в воротах вместе с дворником и швейцаром и, 
по обыкновению, слушал их сплетни о жильцах. В разговоре дворник обратился к 
нему.
     — А твой барин чем занимается?
     — Да кто его знает. Все у него на столе книжки с машинами.
     — Инженер, что ли?
     — Каталоги, значит. Ну, значит, от фирмы какой.
     В это время к воротам подъехал извозчик. С извозчика сошел адвокат В.В.
Беренштам. Он прошел во двор, и вслед за ним в ворота юркнул филер. К нему 
подбежал швейцар и дворник. Сазонов тоже хотел подойти, но швейцар замахал на 
него руками.
     Не было сомнения, Беренштам привел за собой филеров. Но это еще не значило,
 что предшествовавшее наблюдение было не за нашей квартирой. Вскоре, однако, 
выяснилась его причина: на одной лестнице с нами, дверь в дверь по черному ходу,
 жил адвокат Трандафилов. К нему и ходил Беренштам. Прислуга Трандафилова 
рассказала Сазонову, что у барина «книжки», и ходят к нему «студенты». Очевидно,
 следили не за нами, а за Трандафиловым. Об этом мы дали знать петербургскому 
комитету, но был ли предупрежден Трандафилов, — мне неизвестно.
     Между тем, наше наблюдение шло своим путем. Мацеевский, Дулебов и Каляев 
постоянно встречали на улице Плеве. Они до тонкости изучили внешний вид его 
выездов и могли отличить его карету за сто шагов. Особенно много сведений было 
у Каляева. Он жил в углу, на краю города, в комнате, где, кроме него, ютилось 
еще пять человек, и вел образ жизни, до тонкости совпадающий с образом жизни 
таких же, как и он, торговцев в разнос. Он не позволял себе ни малейших 
отклонений: вставал в шесть часов и был на улице с восьми утра до поздней ночи.