Из нашего запаса динамита, после смерти Покотилова, осталась едва одна 
четверть. Она хранилась у Швейцера и из нее можно было приготовить всего одну 
бомбу. Одной бомбы, по нашему мнению, было достаточно для убийства Клейгельса, 
но нам казалось невозможным убить Плеве с помощью всего одного метальщика. Я 
посоветовался со Швейцером и Каляевым, и мы решили ликвидировать дело Плеве и 
предложить Мацеевскому, Боришанскому и Сазонову уехать за границу. Мы, втроем, 
должны были остаться в Киеве для покушения на Клейгельса.
     Швейцер передал оставшийся динамит Каляеву и уехал в Петербург, чтобы 
сообщить Мацеевскому и Сазонову о таком нашем решении; Боришанский после 31 
марта, по собственной инициативе, приехал в Киев. Почти одновременно с ним 
неожиданно приехал в Киев и Азеф. Встретив меня в квартире ***, он сказал:
     — Что вы затеяли? К чему это покушение на Клейгельса? И почему вы не в 
Петербурге? Какое право имеете вы своей властью изменять решения центрального 
комитета?
     Я ответил Азефу, что мы были уверены в его аресте, ибо только арестом 
могли объяснить отсутствие его после неудачи 18 марта в Двинске; что без его 
руководительства мне казалось невозможным убить Плеве; что, в виду этой 
невозможности, я решил убить Клейгельса; что я был против поездки Покотилова в 
Петербург и считал его план покушения на Плеве несостоятельным и, наконец, — и 
это самое главное, — что динамита у нас осталось всего на одну бомбу. Я хотел 
прибавить также, что неудача 18 марта и смерть Покотилова породили в нас 
неуверенность в своих силах, и что, в таком состоянии недоверия к себе, едва ли 
было возможно довести до конца общеимперское дело. Но, посмотрев на Азефа, я не 
сказал ему этого.
     Азеф слушал, по своему обыкновению, молча. По его лицу я видел, что он 
очень недоволен и нашим решением, и моими объяснениями. Наконец, он сказал:
     — За мной следили. Я должен был уходить от шпионов. Вы могли понять это и 
не торопиться с предположениями о моем аресте. Кроме того, если бы я и был 
арестован, вы не имели права ликвидировать покушение на Плеве.
     Я ответил ему на это, что ни у кого из нас нет террористического опыта; 
что впредь мы, вероятно, сумеем быть хладнокровнее и не придавать решающего 
значения неудачам, но что нет ничего удивительного, если покушение 18 марта, 
предполагаемый его арест и смерть Покотилова заставили нас изменить 
первоначально принятый план.
     Азеф нахмурился еще больше и сказал:
     — Люди учатся на делах. Ни у кого не бывает сразу нужного опыта. Из этого, 
однако, не следует, что нужно делать только то, что легко. Какой смысл в 
покушении на Клейгельса…
     Я сказал, что боевая организация молчит со времени уфимского дела, т.е. 
уже около года, что с арестом Гершуни правительство считает ее разбитой, и что, 
если в партии нет сил для центрального террора, то необходимо делать, по 
крайней мере, террор местный, как его делал Гершуни в Харькове и Уфе.
     — Что вы мне говорите? Как нет сил для убийства Плеве? Смерть Покотилова? 
Но вы должны быть готовы ко всяким несчастиям. Вы должны быть готовы к гибели 
всей организации до последнего человека. Что вас смущает? Если нет людей, — их 
нужно найти. Если нет динамита, его необходимо сделать. Но бросать дело нельзя 
никогда. Плеве во всяком случае будет убит. Если мы его не убьем, — его не 
убьет никто. Пусть «Поэт» (Каляев) едет в Петербург и велит Мацеевскому и 
«Авелю» (Сазонову) оставаться на прежних местах. «Павел» (Швейцер) изготовит 
динамит, а вы с Боришанским поедете в Петербург на работу. Кроме того, мы 
найдем еще людей.
     В тот же день из Петербурга вернулся Швейцер. Он сообщил, что Мацеевский и 
Сазонов уже продали лошадей и пролетки, и что первый уехал к себе на родину, а 
второй через Сувалки направляется за границу. Каляев немедленно поехал в 
Сувалки, чтобы остановить Сазонова на дороге и предложить ему ехать не за 
границу, а в Харьков, где должны были собраться для совещания почти все члены 
организации. Швейцер получил от Азефа адрес партийного инженера. С помощью 
этого инженера он должен был в земской лаборатории изготовить пуд динамита. 
Задача ему предстояла трудная. Необходимо было незаметно приобрести нужные 
материалы; необходимо было соблюдать строжайшую конспирацию; наконец, 
необходимо было мириться с неустранимыми недостатками неприспособленной к 
изготовлению динамита лаборатории. Швейцер справился со всеми затруднениями. По 
подложному открытому листу на имя уполномоченного земства он закупил материал, 
и один, скорее с ведома, чем при помощи вышеупомянутого инженера, приготовил 
необходимое нам количество динамита. На этой работе он едва не погиб и спасся 
только благодаря своему хладнокровию. Размешивая желатин, приготовленный из 
русских, нечистых химических материалов, он заметил в нем признаки разложения, 
т.е. признаки моментального и неизбежного взрыва. Он схватил стоявший рядом 
кувшин с водой и, второпях, стал лить прямо с руки, с высоты нескольких вершков 
от желатина. Струя воды разбрызгала взрывчатую массу, желатинные брызги попали 
ему на всю правую сторону тела и взорвались на нем. Он получил несколько тяжких 
ожогов, но дела не бросил и, лишь изготовив нужное количество динамита, уехал в 
Москву. Там он пролежал несколько дней в больнице. Динамит он привез в 
Петербург в июне.
     Тогда же в Киеве я познакомился с Дорой Бриллиант. Дора Владимировна 
Бриллиант была рекомендована для боевой работы Покотиловым, который близко знал 
ее еще по Полтаве.
     Дору Бриллиант я отыскал на Жилянской улице, в студенческой комнате. Она с 
головой ушла в местные комитетские дела, и комната ее была полна ежеминутно 
приходившими и уходившими по конспиративным делам товарищами. Маленького роста,