в Казанском округе случилось из ряда вон 
выходящее происшествие. В один из полков Саратовского гарнизона переведен был 
из Казани полковник Вейс, который оказался «осведомителем» ген. Сандецкого. Эту 
свою роль он играл почти открыто; его боялись и презирали, но внешне не 
проявляли этих чувств. Осенью состоялось бригадное аттестационное совещание[ 48 
], на котором полковник Вейс единогласно признан был недостойным выдвижения на 
должность командира полка. Начальник бригады скрепя сердце утвердил аттестацию, 
но с тех пор потерял покой. А Вейс, открыто потрясая портфелем, в котором лежал 
донос, говорил:
 — Я им покажу! Они меня попомнят!
 В конце года состоялось в Казани окружное совещание. Вернулся оттуда начальник 
бригады совершенно убитый.
 — Ну и разносил же меня командующий! Верите ли, бил по столу кулаком и кричал, 
как на мальчишку. По бумажке, написанной рукой Вейса, перечислял мои «вины» по 
сорока пунктам, вроде таких: «Начальник бригады, переезжая в лагерь, поставил 
свой рояль на хранение в цейхгауз Хвалынского полка»… Или еще: «Когда в штабе 
бригады командиры полков доложили, что они не в состоянии выполнить 
распоряжение командующего, начальник бригады, обращаясь к начальнику штаба, 
сказал: «Мы попросим Антона Ивановича[ 49 ], он сумеет отписаться»… Словом, мне 
теперь крышка.
 Я был настолько подавлен всей этой пошлостью, что не нашел слов утешения.
 Через несколько дней пришло предписание командующего: как смело совещание не 
удостоить выдвижения «вне очереди» Вейса, которого он считает выдающимся и еще 
недавно произвел в полковники «за отличие». Командующий потребовал созвать 
совещание вновь и пересмотреть резолюцию.
 Такого насилия над совестью мы еще никогда не испытывали.
 Вызвал я на это совещание телеграммами командиров полков из Астрахани и 
Царицына; собралось нас семь человек. У некоторых вид был довольно растерянный, 
но тем не менее все единогласно постановили — остаться при нашем прежнем 
решении. Я составил мотивированную резолюцию и, по одобрении ее совещанием, 
стал вписывать в прежний аттестационный лист Вейса. Ген. П. выглядел очень 
скверно. Не дождавшись конца заседания, он ушел домой, приказав прислать ему на 
подпись всю переписку.
 А через час прибежал вестовой генерала и доложил, что с начальником бригады 
случился удар.


 * * *  

 Положение осложнялось еще тем, что замещать начальника бригады предстояло лицу 
совершенно анекдотическому, ген. Февралеву. Ему предоставили «дослуживать» в 
роли командира полка недостающий срок для получения полной пенсии. Февралев 
страдал запоем, грозный Сандецкий знал об этом и, к удивлению нашему, никак не 
реагировал. Ко мне Февралев чувствовал расположение и даже почему-то побаивался 
меня. Это давало мне возможность умерять иногда его выходки. Перед приемом 
бригады Февралевым я высказал сомнение, что его командование окончится 
благополучно. Но он успокоил меня:
 — Ноги моей в штабе не будет. И докладами не беспокойте. Присылайте бумаги на 
подпись, и больше никаких.
 Такая «конституция» соблюдалась в течение многих недель.
 На другой день после памятного совещания я послал аттестацию Вейса в Казань. 
Получил строжайший выговор за представление бумаги, «не имеющей никакого 
значения без подписи начальника бригады». Штаб округа выразил даже сомнение — 
действительно ли содержание ее было известно и одобрено ген. П… Я описал 
обстановку совещания и послал черновики с пометками и исправлениями П.
 В Казани, видимо, всполошились. После двух пензенских историй — новая могла 
пошатнуть непрочное положение командующего. Вскоре приехал в Саратов помощник 
начальника штаба округа — для виду с каким-то служебным поручением, фактически 
же — позондировать, как отразилась на жизни гарнизона новая история.
 Разузнавал стороной об обстоятельствах болезни П. и о моих служебных 
отношениях с Февралевым. Зашел и ко мне:
 — Не знаете ли, как это случилось, какая причина болезни ген. П.?
 — Знаю, ваше превосходительство. В результате нравственного потрясения, 
пережитого начальником бригады на приеме у командующего войсками, его постиг 
удар.
 — Как вы можете говорить подобные вещи!
 — Это безусловная правда.
 После этого эпизода Казань совершенно замолкла, предоставив нас всех 
собственной участи. Между тем положение все более осложнялось. Началось 
переформирование нашей резервной бригады в дизизию, с выключением одних частей 
и включением других, со сложным перераспределением имущества, вызывавшим 
столкновение интересов и требовавшим властного и авторитетного разрешения на 
месте.
 Между тем ген. П. понемногу поправлялся, стал выходить на прогулку, но память 
не возвращалась, он постоянно заговаривался. Генерал заявил о своем намерении 
посетить полки, я отговаривал его и, на всякий случай, принял свои меры. 
Однажды прибегает ко мне дежурный писарь, незаметно сопровождавший П. на 
прогулке, и докладывает, что генерал сел на извозчика и поехал в сторону 
казарм… Я бросился за ним в казармы и увидел в Балашовском полку такую сцену.
 В помещении одной из рот выстроены молодые солдаты, собралось все начальство. 
Ген. П. уставился мутным стеклянным взглядом на молодого солдата и молчи